Избранное

Нойберт был благодарен врачу. Конечно, жизнь продолжается, также для него и для Магды. И с удивлением почувствовал, как в нем вздымается волна уверенности. Комната внезапно показалась ему светлой.

Он присел к Магде на кровать и стал гладить ей руки.

— Больше этого не делай, — сказал он.

Она слабо улыбнулась поникшими уголками губ.

Он встал. Не зная, что предпринять, он взялся готовить ужин. Она все глядела на него, даже потом, когда он сел за стол. Нет, она не устала. Нойберт спросил, не почитать ли ей. Она кивнула, и он взял книгу, лежавшую на стуле подле кровати. Читая, он чувствовал, что она глаз с него не сводит.

— Я должна с тобой поговорить!

В голосе ее звучала неожиданная решимость. Он захлопнул книгу, но так и не оторвал от нее глаз. Нойберт слышал, как в размеренном шуме летнего вечера с невыносимой гулкостью отдается биение его сердца.

— Я никого, кроме тебя…

Этот крик души скорее походил на шепот. Нойберт внезапно осознал, что в следующую минуту произойдет нечто, превосходящее его силы, хотя все его мысли и чувства были начеку.

— Не нужен мне этот ребенок! Не нужен, слышишь? Он не твой! И не мой…

Нойберт сидел недвижим. В этой вселенной, исполненной реющих, падающих, испуганно взлетающих слов, смысл которых лишь с запозданием или вовсе до него не доходил, он должен был устоять на ногах среди стен, которые, казалось, растекаются вместе с тенями стремительно пролетающих за окнами ласточек.

Прошло три с лишним месяца, и вот однажды к ней кто-то постучался. После первых учтивых фраз посетитель, назвавшийся чиновником префектуры, сообщил, что у них проводится опрос проживающих в городе эмигрантов, состоящих на учете в префектуре. За этим последовал ряд вопросов, произносимых весьма рассеянным тоном. Магда отвечала, и посетитель что-то записывал на листке бумаги, но с куда большим вниманием вычерчивал на нем какие-то орнаменты и фигуры. Опрос прерывался долгими паузами. Чиновник больше смотрел себе под ноги, но нет-нет переводил глаза на нее, сначала избегая встретиться с ней взглядом, а потом все увереннее и настойчивее, с каким-то нагловато-сочувственным выражением задерживаясь на ее лице. Магда ничего не ощущала, кроме обычного стеснения, столь знакомого иностранцу в эти дни, когда каждый в присутствии властей ощущал себя в чем-то виноватым. Наконец посетитель вздохнул и заговорил о трудных временах. Магда не поддерживала разговора.

— Вы, как еврейка…

Он все же застиг ее врасплох, хоть она давно была к этому готова. Ничто в ее бумагах не указывало на происхождение, официальные предписания явиться добровольно она до сих пор игнорировала, к тому же была супругой нееврея. Она, очевидно, побледнела, так как тут же услышала голос своего визави:

— Ah, la pauvre joli dame…[14] Ничего, ничего, может, это еще как-нибудь удастся уладить.

Магде вспомнились слухи о депортации, смутные, но цепкие слухи, просачивающиеся в городок. Она мысленно восстановила все доводы, могущие послужить ей в защиту.

— Вам с этим до сих пор не докучали. К тому же мужа вашего, по-видимому, здесь нет, он должен по закону находиться совсем в другом месте…

В голосе его звучало даже нечто, могущее сойти за добродушие. Магда на секунду закрыла глаза. Им, стало быть, известно о пребывании Нойберта в Испании.

— Но мы не будем так точно следовать закону, поскольку дело ваше находится в моих руках, смею утверждать, руках надежных…

Магда непроизвольно глянула на эти руки, лежавшие на столе, топорные, мускулистые, с побуревшими от табачного дыма пальцами. А когда он, вставая, негромко и галантно добавил: «А вы со своей стороны попытайтесь быть чуть-чуть внимательнее», — она, как слепая, улыбнулась ему в лицо, оттого что улыбнулся он и оттого что это была улыбка.

Спустя неделю он снова пришел. Со спокойной уверенностью прошествовал через комнату, сел, как и первый раз, между столом и окошком, как и первый раз, достал из портфеля бумаги и объявил, что у него есть дополнительные вопросы.

Магда, словно в кошмаре, внимала покровительственному благодушному голосу провинциального ловеласа. Ранний сыроватый полдень заглядывал в окно. Магда представила себе, как Нойберт в этом мерцающем свете, сидя на косилке, однотонными выкриками подгоняет упряжку волов. Человек за столом не торопился. Он в двадцатый раз перечитывал напечатанный на машинке текст, курил, озирался в комнате и все чаще обращал к Магде свою хищную улыбку. Словно ненароком, он схватил ее руку, которую она отняла, и ответил на ее движение новой улыбкой, в коей упрек сочетался со смирением.