Избранное

— Не поддавайся аффекту, Моцарт. Ты ведь знаешь, какие обо мне ходят слухи.

— Я ничего не знаю, кроме того, что ты никогда не захочешь причинить неприятности Душеку.

— Сердечно благодарю, — рассмеялась Иозефа. — Но я чувствовала бы себя прескверно, знай я, что надо мной вечно бдит Моцартова полиция нравов. Вольфганг, душенька, ты настоящий филистер, верь слову.

Моцарт пожал плечами. Иозефа не дала ему даже рта раскрыть.

— Я уже не раз задумывалась, какое это легкомыслие, что люди так мало подготовлены к тому, чтобы связать себя священными узами брака. Как будто в жизни не следует учиться решительно всему! Но этим учением люди манкируют. Отчего же? Когда ничто не требует такой деликатности, как совместная жизнь? Невозможно представить себе дуэт, где один певец не считался бы с другим. А вот в браке — пожалуйста, каждый дилетантствует на свой лад.

— Недурно сказано, — рассмеялся Моцарт. — Я давно уже заметил, что наш ум ничего не стоит противу женского. Но так или иначе, а аккомпанировать совсем другое дело… Один…

Иозефа его перебила.

— Аккомпанировать? — переспросила она. — Разве о том идет речь между обычными людьми? Вы, мужчины, всегда поворачиваете дело таким образом, будто сам господь бог повелел вам играть первую скрипку.

Моцарт прищелкнул языком.

— Ах, так вот куда дует ветер! Бабье правление! Это вам пришлось бы по вкусу.

— Ну, кувыркайся, кувыркайся! Павлин — он так павлином и останется.

— Павлин — это, кажется, последний аргумент, к коему вы прибегаете в споре с нами.

— О нет, — засмеялась Иозефа. — Шапку долой перед моим Душеком.

Моцарт начал закипать:

— Ты и твой Душек! Да кто про вас говорит? И как ты можешь равнять себя с Констанцей? Она же совсем дитя.

— Ну да, а маленький Вольфганг при ней опекуном и сам полуребенок в придачу, — насмехалась Иозефа, после чего добавила серьезно: — Я полагаю, что Моцарту надо бы отличаться большей терпимостью.

— Она уже третий день оставляет меня одного. Позавчера я весь день проторчал на репетиции, а она изволила кататься с графом Пахта. Вчера ее кавалером был Басси, а сегодня, когда она твердо обещала приехать, у нее, видите ли, разыгралась мигрень! Я волен думать что угодно…

— Ну и вздор. Ищи причину не в ней, а в другом.

Но Моцарт оставался мрачен.

— Я повода не давал, — только и ответил он.

4

Тем не менее он вдруг почувствовал такое волнение, что, не дожидаясь ужина, сел в охотничий возок Душеков и велел доставить себя в гостиницу. Там он узнал, что жена его совсем недавно вышла погулять, наказав передать ему, что хочет посмотреть, не пройдет ли на свежем воздухе ее головная боль. Если да, она-де наймет карету и явится к Душекам. Если же нет, она желает Моцарту хорошо провести время и не тревожиться о ней.

Моцарт осведомился, сопровождал ли Констанцу хоть кто-нибудь. Ответ был отрицательный. Вот перед прогулкой у нее были гости. Моцарт похолодел.

— Кто был? Дама?

Он облегченно вздохнул, попросил подать ему перо и набросал записочку следующего содержания:

«Шалунья! Мышка!! Баловница! Где же ты пропадаешь? Чем тебе не угодил твой муженек? Ты сердишься? Или грустишь? Primo[6] — прости, спешу, — умоляю тебя: не оставляй меня и на этот вечер в одиночестве. Secundo[7], пусть мигрень будет сама по себе, а ты: приходи!!! Разве можно так пренебрегать своим муженьком? Ну разве можно?? Прощай! Прощай!!»

Он сложил записку, не отряхнув как следует песок, передал слуге, вскочил в карету и поехал обратно.

У Душеков не садились за стол, поджидали его. За время его отсутствия прибыли новые, нежданные гости, которые никак не сочетались с артистическим обществом. Красавец граф Клам Галлас и его друг, бывший проездом в Праге, советник прусского посольства фон Блазковиц.

Стол был накрыт для ужина в интимном кругу. Ужин состоял из тяжелых богемских кушаний — специальность дома Душеков, — и лишь для Казановы, снисходя к его изнеженному желудку, подавали блюда французской кухни. Ужин протекал в молчании. Лишь за шампанским разговор возобновился. Душек по очереди пил за здоровье своих гостей. Фон Блазковиц сидел прямо и неподвижно, крылья носа у него раздувались. Он не мог понять, для чего граф Клам связался с этим плебейским обществом, а главное — зачем графу понадобилось тащить его с собой. Может, ради синьора Казановы, этой прославленной мумии? Имя Моцарта ничего ему не говорило. Все прочие вообще сброд какой-то. И с ними сидеть за одним столом? Поистине удивительные нравы господствуют в этой Австрии…