Избранное

По Альбине сейчас видно, что самыми правильными, проникновенными словами можно при умении бить и хлестать со всего маху. Чем лучше слова, тем они обидней и беспощадней. Бывает у опытных людей такое изощренное умение, перед которым теряются самые бойкие ругатели и крикуны. Альбина судорожно хватает воздух белыми губами и разражается форменной истерикой, с хохотом, со слезами, с самой черной бранью. Все это мерзко и отвратительно.

Ксения Петровна подхватывает тряпкой сковородку и с печальным торжеством покидает поле битвы. Осатаневшая Альбина выскакивает в коридор, орет ей вслед страшные слова, слышные по всему общежитию, что особо радует Ксению Петровну. На кухне Альбина, всхлипывая, пьет из-под крана воду, отдающую хлоркой и ржавчиной. Как-то очень одиноко и бездомно Альбина запивает из-под крана свою бабью обиду, потом горстями кидает воду в зареванное лицо, утирается жесткой золоченой полой стеганого нейлонового халата. С зеркальца, вмазанного в стену, на нее глядит растрепанное страшилище с черными подглазниками. Завтра в цехе все опять будут ее обходить с опаской, опять она услышит за спиной: скандальная Альбина. А чего, спрашивается, психанула? Ведь знает Ксению, а попалась хуже новенькой. Ну, ладно, теперь уж в последний раз, кончилось ее царство, теперь заживем… Прямо с сегодняшнего дня и начнем жить по новой…

Альбина хватает с конфорки бьющий паром, перекипевший чайник, весело мчит к себе в комнату. Клавдея слышала крик из кухни, лежит, укрывшись с головой. Альбина достает из серванта заварной чайник, сыплет в него щедро полпачки грузинского, прикрывает полотенцем. Распахивает общий холодильник, выставляет все на стол: масло, сыр, колбасу, банку сгущенки. И сдергивает одеяло с Клавдеи.

— Вставай! Отпразднуем мою победу!

Клавдея притворяется, что ничего не слышала, хлопает глазами:

— Это какую же? Премию, что ли, выдавали?

— Я сейчас с Ксенией по душам побеседовала. Ее на пенсию вышибли, ну я ей и выложила напоследок, она у меня заткнулась как миленькая.

— Охота была связываться… — Клавдея в байковом линялом халате садится в постели, на стол старается не глядеть.

— Давай вылезай! — торопит Альбина, берясь за чайник. — Тебе покрепче?

— У меня сердце, — мямлит Клавдея, — мне послабее.

— Да уж знаю, какое у тебя сердце! — Альбина весело щурится. — Экономишь на чае. — И наливает Клавдее покрепче. — А кому нужна твоя политэкономия? — Альбина накладывает Клавдее в чашку несколько ложек сгущенки, режет ломоть хлеба, мажет маслом, лепит на масло толстый кусок вареной колбасы. — Здоровье не сбережешь — потом не купишь, ни за какие деньги. — Альбина подвигает Клавдее чашку, хлеб с колбасой. — Давай наваливайся.

Клавдея бочком присаживается к столу.

— В следующий раз моя очередь угощать.

— Да уж… Ты угостишь!..

Альбина подперла щеку рукой, глядит растроганно, как Клавдея уминает угощение. «Ишь порозовела вся, глазки замаслились, заблестели. Это тебе не плавленый сырок со спитым чаем. Я-то твои завтраки и ужины знаю. Жалость берет глядеть на твою экономию. И было бы для кого копить, ну хоть бы для племянников каких… А то ведь детдомовка, как и я, родни ни единой души. Живи на всю зарплату, а пенсию дадут, так и подработаем к ней, на наш век хватит…»

Альбина берет еще ломоть хлеба, мажет маслом, отхватывает пласт ноздреватого российского сыра, подвигает Клавдее. Где-то внутри разгорается нестерпимое сострадание к этой тихой, скучной женщине. Душа отмякает, сердце радуется тому, как вкусно и жадненько Клавдея уминает угощение. Самой почему-то есть расхотелось.

— А ты чего? — спрашивает Клавдея с полным ртом. — Меня угощаешь, а сама? — и опасливо кладет на стол недоеденный хлеб с сыром.

Альбина мастерит и себе бутерброд с колбасой, но потоньше.

— Я фигуру берегу. Для женщины фигура важнее, чем лицо.

Клавдея участливо помаргивает:

— Нервы тебе надо беречь… В журнале «Здоровье» пишут, сколько сейчас болезней на нервной почве, возьми хотя бы язву… А ты свои нервы не бережешь… Вот смотри я… У меня со всеми тихо и мирно. Иной раз накипит, а я сдержусь, промолчу…

— Это ты верно, — искренне подхваливает Альбина. — Ох как верно! Нервы надо беречь.

— Главное в жизни не связываться. — Клавдея утирает ладошкой замасленные губы. — О нас с тобой некому позаботиться, мы сами обязаны о себе заботиться.

— Обязаны, — вторит Альбина. — Ты права. Ох как ты права… Ты говори, говори. А то живем в одной комнате и не умеем советоваться. Я вот иной раз мучаюсь, а мне бы тебе душу свою излить — все легче. Ты мой характер знаешь… Ненормальный я человек. Выпала я, Клавочка, из жизни на полном ходу. А кто меня погубил, ты скажи? Она…

Альбина, стоит ей отмякнуть душой, непременно рвется рассказать всю свою поломанную жизнь. Рассказывает навзрыд малознакомым попутчицам в вагоне. В санаториях изливается соседкам по комнате. Клавдея эту историю слышала много раз и всегда готова выслушать сызнова. Уж очень жалостливая история, а главное — правдивая. Не в кино показывают, не по телевизору, ищет облегчения живой страдающий человек.