Избранное

Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.

Тогда и служитель порядка как-то вдруг рассмеялся, сам не понимая отчего. А в ресторане продолжали петь:

Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.

Фриц повернулся и зашагал прочь.

Он шел к Ней.

Снова грянули аплодисменты, и Луиза снова вышла в манеж.

Затем униформисты начали свертывать предохранительную сетку. Звук был такой, словно опускали большие паруса. Музыка смолкла.

— Сейчас господин Фриц и мадемуазель Эмэ без сетки исполнят смертельный полет.

Униформисты крупными граблями выровняли в манеже песок. Все было теперь готово. Униформисты замерли в ожидании, точно гвардейцы, взявшие на караул.

Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours,

Фриц и Эмэ вышли рука в руке. Они поклонились публике в вихре цветов, со всех сторон летевших на арену. Затем они взметнулись вверх по длинным, дожидавшимся их канатам.

Тысячи глаз следили за ними.

И вот они наверху. Какую-то долю секунды они отдыхали рядом.

Когда Фриц оторвался от трапеции и полетел, толпа встрепенулась и вздрогнула, словно одно гигантское тело.

Но никогда еще «черти» не работали так четко. В благоговейной тишине их руки цепко хватали рамы колышущихся трапеций.

Фриц летал из конца в конец манежа.

Эмэ не сводила с него глаз — больших, светящихся матовым блеском, будто два фонаря, которым вот-вот суждено погаснуть.

Вальс нарастал, и трапеции раскачивались все сильнее.

Судорожно прорывались робкие хлопки.

Эмэ распустила волосы, словно желая закутаться в черный сверкающий плащ, и, выпрямившись на трапеции, лицом к Фрицу, замерла в ожидании. Смертельный полет начался.

Они реяли в воздухе, рассекая его телами. Как крики птиц, прорывались слова команды сквозь звуки вальса, и публика была словно в угаре.

— Эмэ, du courage!

Фриц снова улетел от нее.

— Enfin, du courage!

Он снова поймал трапецию.

Только его одного видела Эмэ — только тело его, и ей чудилось, будто оно источает свет. Снова усилились аплодисменты — теперь цирк гремел от рукоплесканий. Вальс нарастал, музыка ликовала.

Обернувшись к ней лицом, он выжидал.

И вдруг Эмэ как бы со стороны увидела, что подняла руку и, свесившись далеко за край трапеции, отцепила петлю.

А Фриц уже летел к ней.

Больше она не видела ничего, и крика тоже не было никакого.

Будто мешок с песком сбросили на арену — такой раздался звук, когда Фриц рухнул в манеж.

Тысячную долю секунды помедлила Эмэ на своей трапеции. Только в тот миг она поняла, что смерть — блаженство, только в тот миг… когда… разжав руки, вскрикнула и ринулась вниз.

В цирке стало совсем тихо.

Казалось, прорвало плотину: сотни людей, объятых ужасом, бежали из цирка. Мужчины перескакивали через барьер, женщины, спасаясь бегством, толпами устремлялись к дверям.

Никто не хотел ждать, все убегали. Женщины вопили как резаные.

Подбежали три врача и опустились на колени возле трупов.

Затем все стихло. Словно пытаясь спрятаться от кого-то, позабыв переодеться, притаились в своих уборных артисты. В гулкой тишине они вздрагивали от малейшего шороха.

Один из конюхов подошел к дожидавшемуся в манеже врачу, вдвоем они подняли трупы и уложили в парусиновую простыню.

Они молча пронесли их через весь коридор, мимо конюшни, где лошади встрепенулись в стойлах. Артисты шли следом необычной траурной свитой — в пестрых костюмах, надетых для пантомимы.

У дверей цирка стоял большой похоронный фургон.

Адольф взобрался внутрь и в потемках уложил на пол — бок о бок — сперва Эмэ, затем брата. Руки их глухо стукнулись о дно фургона.

Дверцу захлопнули.

Снова раздался вопль — выбежав из толпы, какая-то женщина припала к дверям черной повозки. Это была Луиза — ее оттащили и увели…

По длинному коридору, точно спасаясь средь бела дня от привидения, мчался кельнер.

— Врача в ресторан! — крикнул он. — Там дама бьется в судорогах!

Один из трех врачей поспешил к ней, тут же вызва-, ли ее экипаж…

Карета с внушительными гербами на дверцах подъехала, и тогда вывели даму; врач поддерживал ее под руку…

На какой-то миг экипажу пришлось задержаться. Улицу преградил похоронный фургон.

Затем карета выехала на дорогу и покатила дальше.

На улице было светло и людно. Двое молодых людей остановились под фонарем. Весело, с любопытством оглядывали они огромный человеческий рынок…

Подошли двое других и стали рассказывать о «происшествии» в цирке.

Кто-то выругался раз, другой; пытаясь объяснить, что же произошло, все усиленно размахивали руками. Затем те двое, что принесли весть, побрели дальше.

Двое других остались под фонарем.

Один из них постучал тростью по камням мостовой.

— Н-да, — сказал он. — Mon dieu, les pauvres diables! [22]

Но вскоре, не в силах оторвать глаз от пестрой толпы, они начали напевать:

Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.