Избранное

Двадцать третьего октября башмаки скользили легко. Почти бесшумно пролетали мимо Панина четырехоски. Ночь уже была на исходе, когда башмачник услышал картавый голос рожка. Старший башмачник играл тревогу, предупреждая шестнадцатый путь.

Панин взглянул на горку. Ему показалось, что вместо вагонов летит с погашенными огнями паровоз. Однако в ту же секунду понял, что, возглавляя цепочку вагонов, вниз летит нефтяная цистерна.

— Пятнадцать копров, осторожно. Принимайте! — сказал со столба рупор.

И в наступившей тишине Панин услышал нарастающий железный гул.

По привычке он еще раз осмотрел рельсы. Все было в порядке. Однобортные башмаки стояли на месте. Тревожили только число вагонов и скорость. Впереди под горкой, куда неслись пятнадцать копров, стояли две цистерны с нефтью и четыре товарных вагона.

Позже было установлено, что вагоны были пущены под горку вместо трех тормозов на одном. Еще не зная этого, Панин все же побежал вперед, чтобы в случае надобности подбросить башмак. Но не успел он сделать и десятка шагов, как услышал визг железа… Башмаки были сорваны колесами тяжелых копров. Не сдерживаемые ничем, четырехосные вагоны теперь бесшумно и плавно летели в темноту, вниз, навстречу нефтяным цистернам.

Спотыкаясь о крестовины, Панин бросился вперед.

Рожок на горке продолжал звать на помощь. Но подручный был далеко внизу. Только один Панин, «башмачник первой руки», мчался вдоль рельсов, ища глазами башмак.

Башмак лежал рядом на пятнадцатом пути. Панин на лету рванул его за ручку, и в ту же секунду мимо него бесшумно и плавно промчалась цистерна.

Все было кончено. Через минуту снизу должен был донестись грохот металла, быть может крик товарища, зажатого на тормозной площадке, свет, вспыхнувший от удара цистерны…

Панин упал на колени. Рядом с его лицом мелькали колеса. Поняв, что ноги бессильны, Панин ждал теперь короткого интервала, чтобы подбросить башмак.

Колесо… Тележка…

Колесо… Тележка…

Скорость сжала интервалы. Над головой Панина несся сплошной железный борт копров. Блестел мокрый уголь. Вагоны были тяжелы — сильные рессоры лежали, распластавшись горизонтально.

Колесо… Тележка…

Колесо… Тележка…

Ни в какой инструкции не было, конечно, сказано, что башмачник, стоя на коленях, должен искать какой-то просвет между колесами. Если бы и судили кого-нибудь после аварии, то уж, конечно, не Панина. Впрочем, вряд ли в ту секунду Панин думал о последствиях. Вся его воля была собрана в кисти руки, зажавшей холодный башмак. Он видел только черные чугунные круги. Только светлую, тонкую дорожку, по которой, точно на цыпочках, с пугающей легкостью скользили колеса.

Когда подходил четвертый вагон, Панин понял, что интервала ждать нельзя. Тогда башмачник поступил так же просто, как проста и пряма была его жизнь. Он вытянул руку и, стараясь быть точным, опустил башмак на рельс…

…Боль в пальцах он почувствовал только в больнице и то после телефонного звонка, когда «сердцу стало легче, а руке и ломотно и жарко».

1936

Укладчики парашютов

Мы знаем и ценим соколиную смелость мастеров парашютного спорта. Мы гордимся теми, кто побеждает древнейшее человеческое чувство — чувство страха перед пространством. Но, отмечая волю и выдержку, радуясь вспышке шелка над головой смельчака, мы часто забываем о внимательных, осторожных руках, уложивших стропы и купол.

Есть специальности, лишенные внешнего блеска, о которых мало говорят и еще меньше пишут. В авиации к ним относятся мотористы, в парашютном спорте — укладчики.

В N-ской авиачасти таких укладчиков двое: бывший тракторист — механик Подпорин и харьковский столяр Соколов. В их заботливые руки вручена жизнь десятков товарищей, ибо каждый, кто отправляется в воздух, берет с собой парашют. Сверток шелка здесь обязателен, как противогаз в пехотных частях, как пробковый пояс во флоте. Одни прикрепляют ранец к спине, другие подвешивают парашют на грудь, третьи укладывают тугую пачку шелка на сиденье, и все, кто носит голубые петлицы, имеют и парашютный значок.

Здесь прыгают каждые сутки. На рассвете, ночью, днем, в снег, ветер, туман распахиваются над аэродромом белые купола. И каждый день Соколов и Подпорин раскладывают длинный стол, похожий на ромб с отпиленными концами. К этому столу привозят разбухшие пачки смятого шелка, лямок и строп — парашюты, сложенные наспех среди кустарника, на пашне или мокрой траве.

Каждый парашют имеет свой паспорт. В нем отмечаются не только прыжки, но и возраст шелка и срок перекладки. Пусть никто в течение месяца не прикладывается к красному кольцу — все равно на тридцатые сутки Соколов и Подпорин распотрошат парашют. Шелк мог отсыреть, слежаться под тяжестью летчика, резина — потерять эластичность. Нужно снова и снова проверять тонкую ткань, швы, крепление стропов, пружины, конусы, трос.