Многие парашюты знакомы укладчикам и без паспорта. Вот темно-зеленый зонт, на котором начальник парашютной группы Аминтаев с высоты семи тысяч шестисот двенадцати метров из тридцатипятиградусного мороза спустился в июньскую жару… Вот перкалевый парашют страстного любителя затяжных прыжков командира Байкалова. Этот купол уже не один раз стряхивало молниеносным рывком… Вот холодная, влажная ткань парашюта, только что проплывшего через грозовые облака.
Нужно просушить, расправить, проверить и снова сложить эти пачки. Сложить так, чтобы в любых условиях, на любой высоте парашют остановил стремительное падение человека.
Есть нерушимая система укладки, где всякая вольность и небрежность — тяжелое преступление. Сначала на дно ранца ложатся стропы — двадцать восемь шелковых нитей. Они укладываются плотно, но так, что любая из них легко отделяется от соседних. На стропы опускается сложенный купол. Он пушист, его складки наполнены воздухом, а весь распахнутый ранец похож на огромную коробку созревшего хлопка.
На купол Подпорин укладывает маленький вытяжной парашют. Составленный из пружин, он рвется из рук, точно голубь, и совсем как любитель голубиного спорта бережно зажимает его в ладонях Подпорин. Этот парашют вырвется первым и вытащит за собой огромный кремовый купол. Наконец, уже поверх шелка, закрытого чехлом, протягивается трос с тремя шпильками. На шпильках держится равновесие всей системы.
На днях парашютист N-ской авиачасти Байкалов сделал очередной прыжок. Соколов и Подпорин укладывали поблизости аэродрома парашют, когда Байкалов «свечкой» понесся к земле. На третьей секунде его стало вводить в штопор.
Он падал один, без вспышки шелка, без узкой белой ленты, которая должна была выскочить из-за плеча парашютиста на второй секунде.
Укладчики спокойно следили за падением. Соколов поправлял нарукавник. Подпорин расправлял на столе стропы.
Скорость увеличивалась. Парашют не раскрывался. Казалось, выбрасывая ноги, Байкалов силится разорвать что-то, связывающее парашют.
Наконец, метрах в трехстах от земли парашютист точно зацепился за невидимый гвоздь. Узкая лента вырвалась у него из-за плеча, и тотчас мягко уперся в воздух большой белый зонт.
Укладчики вопросительно взглянули друг на друга.
— Секунд десять, — сказал спокойно Подпорин.
— Девять, — ответил Соколов.
Кто-то из молодых мотористов спросил Подпорина;
— А вы знали, что будет прыжок затяжной?
— Нет, — сказал укладчик, — не знал.
— И не боялись? Ведь парашют-то вашей укладки…
Расправляя быстрыми пальцами складки материи, укладчик сдержанно улыбнулся.
— Нет, — сказал он с вежливым удивлением, — не опасался. Ведь парашют-то нашей укладки.
Архитектурные уроды
Когда подлетаешь к Свердловску на самолете, видишь два города: деревянный и каменный. Остатки Екатеринбурга и Свердловск. Каменные дома точно броненосцы врезались в гущу удирающих лодок. Всюду — на окраинах, в центре, на площадях, в переулках — трещит и пятится одноэтажная ветошь.
Но самолет делает несколько кругов, и к чувству радости присоединяется досада. Слишком уж беспорядочно расставлены по городу новые дома. Шестиэтажные бетонные кубы окружены мордастыми купеческими особняками, столетние кружевца мезонинов выглядывают на улицу в просвет между аскетическими каменными стенами.
Здесь нет сплошных новых улиц или даже крупных участков. Знаменитый студенческий городок, расположенный в трех километрах от собственно Свердловска, — исключение. Новостройки в Свердловске чаще всего лежат островами. Впрочем, планировка — специальная тема. Речь идет только о свердловских архитекторах и строителях.
Большинство новых свердловских домов выглядит так, точно проектировали их не архитекторы, а учителя геометрии. Унылые бетонные коробки. Острые углы, монотонные краски и лысые стены делают почти все новые здания близнецами, хотя проектировали их десятки различных людей. Как теперь по капителям, по форме окон, лепным украшениям безошибочно угадываются стили прошлых столетий, так наши потомки будут определять сильно затянувшийся период левацких увлечений в свердловской архитектуре. Характерная деталь: все свердловские балконы — близнецы, все квадратны, все глухобетонны.
А ведь есть на Урале Каслинский завод, поразивший красотой литых решеток парижскую выставку. Живы еще каслинские мастера, способные превращать чугун в брюссельские кружева. А почему на родине мрамора дома так одинаково серы? Убожество и бездарность выдаются за проявление пролетарского стиля.
Многие дефекты свердловских зданий, выстроенных три-четыре года назад, объясняются прежним голодом на материалы и тесными строительными стандартами. Но печать спешки и ремесленности по-прежнему лежит и на новых работах многих свердловских архитекторов. Новые здания не соответствуют ни экономике, ни вкусам населения. Жизнь стала неизмеримо ярче, богаче, культурнее. На наших глазах формируется человек социалистического общества, ненавидящий всякую схоластику, всяческую мертвечину.