Избранное

Пророк Мухаммед спросил Архангела Джабраила, посетит ли он землю после смерти его и сколько раз? Архангел ответил: сойду десятикратно. Первый – когда изобилие земли оскудеет. Потом дважды, если люди потеряют любовь. В четвертый раз я спущусь с небес, чтобы узреть лишенных стыда жен, матерей и невест. В пятый и шестой разы – увидеть несправедливых правителей, народ без терпения, богатых без милосердия. Будет восьмой раз, когда ученые потеряют знания. А затем, уж, при девятом моем пришествии, мне ничего не останется, как забрать у людей Святую книгу. А во время десятого – и Веру саму. И наступит для живущих последний день, когда солнце взойдет с Запада.

Зловещий смысл этих пророчеств падения рода человеческого тогда, наверное, не только мне, но и писателю, поведавшему откровения Джабраила, представить было не просто. И уж тем более то, что за этим неминуемо последует – хаос безбожия, разгул бесовщины, вселенского зла, торжество кровавого бизнесмена – «золотого тельца», когда ум воспротивится признать жуткую явь за правду.

Взгляд выхватил в груде битого кирпича голову и руки ребенка. «Может ли быть такое?» Широко раскрыты глаза девочки кричали о том, что она воочию увидела страх погибели, и ужаснулась ее кровожадности. Руки, простертые навстречу смерти, застыли в немом вопросе: «За что?» А может быть, она не сразу уступила злому року, какое-то время боролась с ним, пыталась жить? И потому тянулась к свету вместе со своей куклой… Где-то высоко в небе подобно коршунам, выискивающим очередную жертву (а может, святую книгу – Г. П.) летела пара самолетов. Разглядывая через многосильные окуляры испуганное лицо нефтяного города, посыпанные пеплом варварства белоснежные вершины гор.

Эти строки, сочащиеся невыносимой болью, – запредельная правда, и они тоже из книги Ахмета Хатаева. Новой, недавно вышедшей. С пронзительным названием «Ночи без бога».

Книга – как бы третья часть единого произведения, начало которому положили повести Ахмета, вероятно, многим известные «Эшелон бесправия» и упомянутая выше – «Враг народа». В них, как доводилась мне говорить в печати, Хатаев проявил себя не только как самобытный художник, но и историограф чеченского народа – народа с горькой судьбой, изгнанного в середине прошлого столетия очередной раз с родной земли. Знакомясь с неизвестными ранее и приведенными в книге документами об этой трагедии, углубляясь вместе с автором в потаенные слои самосознания и культуры чеченцев, с помощью языка коих были, оказывается, расшифрованых надписи на камнях древнего государства Урарту, невозможно было не содрогнуться от той жестокой доли, несправедливости, гонимой участи, что с завидным упорством преследует, во все времена, умных, гордых, свободолюбивых, но беззаветных и простодушных вайнахов.

Однако, сердечно сочувствуя несчастным, а художественное, эмоциональное изображение происходящего автором еще и усиливает сострадание, вдруг начинаешь ощущать, что подспудно, против воли, в тебе начинает зреть крамольная мысль. И она проявляется тем явственнее, чем глубже проникаешь в творчество историка-гуманиста. Более того, начинаешь понимать, что он сознательно культивирует в читателе некое своеобразное прозрение, методично и неуклонно подводя его к закономерному вопросу: «А только ли вайнахов коснулось, говоря словами бездомного русского поэта Николая Рубцова, «веянье тонкого хлада?» И почему? Ответ у Хатаева приготовлен. Он с особой четкостью и ясностью прозвучал в заключительной части трилогии со своеобразным, на многое открывающим глаза, названием. Потому-то и почувствовал я, читая сей труд, что смотрю на «проклятый чеченский вопрос» глазами даже не русского человека, а просто человека, оказавшегося со своим собратом по людскому сообществу, перед лицом одной и той же отчаянной беды – безбожием, сатанизмом, всемирным злом, которые ядовитыми змеями вползли в трещины, возникшие между нами в результате отхода от всеобщих небесных начал в человеке, таких, как благочестие, почитание предков, стремление к добру, знаниям, трудолюбию.

Ныне, когда мир оторопел от чеченско-русской трагедии (повторяю, чеченско-русской, а может быть, и общечеловеческой), когда коренным образом пересматривается взгляд на историю развития общества, как историю борьбы классов, кое-кто начинает пленять массы идеями огромной энергии и накала, заменяя в марксистско-ленинском учении эту самую борьбу классов… борьбой религий.