Избранное

Я уважаю взгляды и убеждения коммуниста Митрохина, даже когда читаю в его книге о великих людях России Пушкине, Лермонтове, Маяковском, Есенине, Фадееве и других такие слова: «Жизнь дается один раз. Уповать на то, что душа, отделившись от бренного тела, будет жить вечно, еще более иллюзорно, чем верить в светлое будущее всего человечества». Я понимаю: евангельские слова о том, что у Господа все мы живы, для Анатолия Михайловича могут быть и не убедительными. Не знаю, станут ли таковыми другие речения: «Христианское бессмертие это жизнь без смерти, совсем не так, как думают, жизнь после смерти». Это рек друг Пушкина, тот самый, что в «Риме был бы Брут», – Петр Яковлевич Чаадаев. Чтоб ни говорили об этом оригинальнейшем русском философе за его нелицеприятные слова о своей стране, это был все же гениальный человек, кстати, заявивший (об этом наши доморощенные любители гласности и мировых, т. е. «золотого миллиарда», ценностей предпочитают умалчивать): «Русский либерал – бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце – это солнце запада». И это он начертал гневно: «Я предпочитаю бичевать свою родину, даже огорчать ее, только бы ее не обманывать».

И опять о вере. Послушайте, какая глубина мысли, какая убедительность: «Религия – есть познание бога. Наука есть познание вселенной. Но еще с большим основанием можно утверждать, что религия поучает познать бога в его сущности, а наука в его деяниях; таким образом, обе, в конце концов, приходят к богу». Господи, да ведь так мыслил и сам Михайло Васильевич Ломоносов – «начало всех начал», сделавший научное познание формой религиозного опыта. «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрствования на них вражду всклеплет» – это его, нашего русского Леонардо да Винчи выражение, как и восклицание: – «Скажите ж, коль велик Творец!»

Собственное понимание, осмысмысление жизни и творчества великих людей Анатолий Михайлович выразил в труде, объединенном примечательным заголовком «Зеркало судьбы народа». Что ж, чаяния, творения, лучших представителей той или иной нации, безусловно, нередко олицетворяют глубинные процессы, что происходят в народных душах. Критик Аполлон Григорьев проговорился однажды о Пушкине, что он – это наше все. Мы этому горделиво вторим, иной раз забывая: все – это не только слава, душевный подъем, стремление к свету, идеал гармонического восприятия мира, но и – ошибки, тяжкая внутренняя борьба, трагическое ощущение безысходности. Анатолий Михайлович вслед за Михаилом Юрьевичем Лермонтовым утверждает, что «погиб поэт – невольник чести, с свинцом в груди и жаждой мести». Ой, ли!

В сознании народном смерть Пушкина действительно навсегда запечатлена как национальная трагедия, убийство, последовавшее в результате закулисных интриг, действия темных сил. Но пора бы нам подумать о том, что эти темные силы гнездились и в душе самого Александра Сергеевича. Не в осуждение его, а чтобы понять, мы должны уяснить: как эти темные силы взяли верх над гением. Поэтому, может быть, настала пора задуматься над мыслью В. Соловьева, непонятной, эмоционально неприемлемой: «Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна».

«Но Пушкин был спасен – спасен Промыслом Божиим», – мне очень импонирует такой ход рассуждений профессора Московской Духовной Академии, доктора филологических наук M. M. Дунаева. Пушкин был спасен от тяжкого греха убийства, хотя жажда смерти противника смертельно отравила раненого поэта. Но ему было даровано свыше право духовного примирения с врагом. Если бы он не использовал его? Представьте себе: Пушкин, злобно торжествующий свой мстительный триумф. Не укладывается в голове. И другое дело – человек с большой буквы, совершивший подвиг прощения собственному убийце.

Так действует Божественный Промысел, внешне похожий вроде бы на случай. Но и случай, между прочим, по определению того же Александра Сергеевича, есть мгновенное орудие Провидения. «Требую, – сказал поэт перед кончиною П. А. Вяземскому, – чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему (Дантесу – Г.П.) и хочу умереть христианином». Поистине: люби врагов своих личных, гнушайся врагов Отечества, презирай врагов божьих.

Так что «солнце русской поэзии» закатилось не с жаждой мести в груди, тягостные дни умирания для него завершились духовным просветлением. О том свидетельствует и В. А. Жуковский: «… я не видел ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти… Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание».

Верю, пусть не завтра, но Пушкин будет канонизирован. Грехи его еще и Россия отмолила.