Избранное

— Родился ребенок!

…эхо в просторах Вселенной подхватило: ре… бе… нок…

…какой ребенок? Озираюсь, взглядом спрашиваю у всех окружающих…

— Родился ребенок!

…ре… бе… нок…

Значит, все его ждали? Ребенка. Народ замолчал, сгрудился в плотную массу, я гляжу на безмолвную толпу — а может, в моей памяти звучит торжественный гимн? Люди пойдут, конечно, приветствовать новорожденного, после тысячелетней несусветицы родился ребенок. Теперь, когда спор разрешен и ребенок родился, пора бы наконец возобновить работы и воплотить решение в жизнь. Пора мне уходить с пляжа.

— Тихо, дурачок.

Тезей не унимается.

XXXVII

Работы и в самом деле возобновились. Вернулись рабочие, познавшие, что такое пособие по безработице и законы о труде, оживилась торговля, заезжие шлюхи без труда находили клиентов. И сразу же — лопаты, кирки, экскаваторы, дорожные катки, всю деревню изрезали траншеи под фундамент. Среди рабочих расхаживал какой-то незнакомец в брезентовой робе, обутый в ботинки с подковками; заглядывая в бумаги, которые носил с собой, отдавал распоряжения. Глядя на переплетение траншей, я представлял себе возрожденную из праха деревню, расположение домов и гадал, какими будут взаимоотношения между людьми. В своем воображении я видел улицы, новые дома, людей, вновь обретших самих себя, свои мечты и надежды, свои заботы и неурядицы; я видел, как на смену обветшалому многовековому укладу приходит новый строй человеческой жизни на земле под вечным и неизменным небосводом. С изумлением и робостью глядел я на творцов будущего, воссоздававших изначальный порядок вещей, на полномочных эмиссаров неведомой и тайной власти, воплощавших в видимых и осязаемых знаках то невидимое знамение, которым отмечено наше время. Радостно было слышать урчанье моторов, скрежет металла, ощущать пульс машин, оживших благодаря порыву человеческой энергии; в их мощном голосе, сотрясавшем окрестности, звучал не воспринимаемый ухом великий голос, который возникает в непостижимом, темном пространстве человеческой души, в начале всех начал, за последним горизонтом, он-то и направляет каждого из нас, как голос погонщика направляет мулов. На пути, который он указывает, неисчислимое множество развилок, рыскать и блуждать можно сколько угодно, но конечная цель одна. И тогда я подошел к человеку в грубой одежде, который, судя по всему, был десятником или производителем работ, исполнителем приказов, поступавших сверху, и обратился к нему смиренно и робко, ибо меня терзали сомнения, не покажется ли мое желание неуместным и наивным этим людям дела, живущим в земных координатах, но мне хотелось знать, и я спросил:

— А что Архитектор? Вы с ним говорили? Разве он больше сюда не приедет?

Десятник изумленно уставился на меня, отыскивая на моем лице признаки душевного расстройства. Потом все же ответил мне, ответил. Да, конечно, в Лиссабоне целая группа инженеров и техников, проектное бюро, там разработана полная программа восстановительных работ.

— Я не о том. Я спрашиваю об Архитекторе, он не раз бывал здесь, мы с ним познакомились, но потом он исчез.

— Себастьян! — крикнул десятник своему подчиненному. — Вот эти траншеи углубите, как я сказал.

Потом он понимающе улыбнулся, и тут меня с головы до пят прошила искра моего безумия. Я смиренно и молча удалился на задворки мироздания, видно, не дано мне постичь предначертаний свыше, бог изгнал меня туда, где лишь тьма и скрежет зубовный. И я отчужденно, со стороны, слушал победный шум созидания, смотрел, как из недр земных вырастают, образуя лабиринт, стены домов, причем росли они все разом, точно всходы на ниве. Не одна за другой, а дружно, словно их поднимала одна и та же сила, равномерно распределенная по всей строительной площадке. Я видел, как вырастала сразу вся деревня, от края до края. Выпирала из-под земли, из самых ее глубин, медленно, могуче, — так благодаря кинотрюку на наших глазах распускается цветок. Но внезапно, когда запутанный лабиринт стен едва достиг человеческого роста, строительство прекратилось. Повсеместно. И сразу пошли объяснения: исчерпана смета, меняется правительство, кое-кто даже утверждал, будто строители отклонились от проекта — это было совсем уж немыслимо. И к лету деревня снова опустела: ни рабочих, ни техников, возможно, работы возобновятся осенью, а пока что машины умолкли, замерли на том месте, где их остановили.

— Ну пошли, Тезей.

Солнце закатилось за море, огненная полоска в небе погасла. Осталось лишь холодное светлое полукружье над горизонтом. Море потемнело, над ним сгущалась тень надвигающейся ночи. Я встал, собрал пожитки. Тезей тотчас вскочил на лапы и, подняв ко мне морду, залаял, дескать, поторопись. Брать его на руки я не стал, он и так пошел за мной, как за настоящим хозяином. Пройдя по песку, мы вышли на дорогу, окаймлявшую пляж, и по ней добрались до подножья нависающей над морем горы. Но когда я свернул на тропинку, чтобы подняться наверх, туда, где я оставил машину, Тезей вдруг направился в противоположную сторону. Я позвал его:

— Тезей!