Избранное

Если бы Хубэрнацл увидел ее сейчас, он был бы того же мнения, что и Трикэ. Однако он ходил в другую церковь и не знал, что стоило бы ему попристальнее оглядеться вокруг и он увидел бы ту, о которой страдало его сердце.

Дочери Клаича, хотя и были сербиянками, предпочитали ходить не в сербскую церковь, где не было семинаристов, а в румынскую, где так хорошо пели молодые богословы. Кроме того, румынская церковь, бывшая одновременно и кафедральным собором, находилась за городом на берегу Муреша. Таким образом, возвращаясь из церкви, можно было пройти через городскую рыночную площадь, а уже этого было вполне достаточно, чтобы проделать длинный путь до румынской церкви.

Здесь, возле рынка, находился францисканский монастырь с красивой церковью, единственной католической церковью в городе. После полудня, когда кончалась служба, площадь, на которой собирался весь город, просто расцветала, и стоило только посмотреть, как люди выходят из церкви, чтобы почувствовать, что сегодня праздник.

И на этот раз девушки остановились на площади, а Персида почувствовала себя как в Радне, где она так часто наблюдала за людьми, толпившимися перед входом в церковь.

— Гляди-ка! А вон Хубэрнацл! — воскликнул Трикэ, как обычно восклицают, когда видят неожиданно человека, которого вовсе не думали встретить.

Персида вздрогнула.

Кто ей был этот Хубэрнацл? Человек, которого она видела мельком, да и то случайно, всего три раза в жизни, но сейчас, здесь, в толпе людей, которых она не видела никогда, он показался ей старым и добрым другом. Ей хотелось расплакаться, когда она заметила, что он уходит, удаляется, исчезает. Ей бы так хотелось окликнуть его, позвать назад, послать за ним Трикэ.

Она не сделала ни того, ни другого, но взгляд ее, растерянный и умоляющий, был устремлен ему вслед, и Трикэ, взглянув ей в глаза, растрогался, заметив, как они наполняются слезами.

— Побегу, — торопливо сказал он, — скажу ему, что мы здесь!

— О, господи! Ты с ума сошел? — ответила она. — Какое нам до него дело?

Боже милосердный! Если бы он шел ей навстречу, он бы почувствовал, что она на него смотрит, он бы наклонил голову и поздоровался с ней как тогда, на мосту, почтительно и вместе с тем весело.

— Кто это такой? — спросила Милена.

— Мясник из Липовы, — ответила Персида несколько пренебрежительно. — Сын одного маминого знакомого. А мы даже не знакомы, просто знаем друг друга в лицо.

Ну, какое ей до него дело?! Ведь пути их такие разные!

Так она думала, но не так чувствовала сердцем.

Этот юноша завладел ее сердцем в минуту слабости. Он знал что-то такое, чего никто, кроме него, не знал, и она всякий раз, когда думала о нем, испытывала жгучий стыд. Ей были ненавистны молодые люди, сопровождавшие ее. Ей хотелось, чтобы они оставили ее в покое, оставили совсем одну: ни до кого ей не было никакого дела.

Однако другим было до нее дело, а дом Клаича всегда был полон друзей Мунтяну, что нисколько не раздражало ни Лену, ни Мару, которая питала пристрастие к семинаристам.

Разговоры шли о свадьбе, о развлечениях, о счастливых днях, а по вечерам девушки и молодые люди танцевали, к великому неудовольствию Трикэ, который вынужден был принимать участие и в танцах.

Епископ решил, что в троицын день состоится рукоположение Мунтяну в дьяконы, значит свадьба должна была состояться в воскресенье перед троицыным днем.

Анка и Персида были подружками невесты, и Лена сшила им одинаковые платья.

Дружками у жениха были: Кодряну, самый аккуратный из приятелей Мунтяну, а другой — о, господи! — другой был Трикэ! Он этого вовсе не хотел, но так пожелала Милена, так пожелала Лена, так повелела ему Персида, а Мара, узнав об этом, несмотря на всю свою бедность, купила ему черную пару и перчатки цвета голубиного зоба.

Бедный парень, увидевший себя одетым таким образом, расхохотался как безумный. Ему захотелось скрыться с глаз людских, чтобы никто его не видал.

И Мара тоже начала, но не хохотать, а рыдать как безумная.

О, господи, как же не плакать, когда видишь своих детей взрослыми, такими красивыми, такими ухоженными, такими приличными, а Бырзовану, да простит ему бог, лежит в земле и не может взглянуть на них.

— Бедняга! — вздохнула Мара, вытирая слезы. — Добрый и достойный был человек! Теперь таких уже нету! Не по нему был этот свет!

И разве могла одна Персида оставаться неизменной и представлять, что весь мир — это ее отец Бырзовану, мать Мара, брат Трикэ и все прочие, кто повинуется ей?

Юное сердце создано для того, чтобы быть открытым, а сердце Персиды было юным. Да! Но дерзкой, словно избалованный ребенок, с улыбкой на устах и сияющими глазами, видел ее однажды один-единственный человек, Нацл, когда она стояла перед распахнутым окном.

Разве не побежал бы он в церковь на берегу Муреша, если бы знал, что снова сможет увидеть ее, как и тогда?

Но откуда ему было знать об этом.