Избранное

Но вот люди снова воспрянули духом. Хуан Даос от кого-то узнал, что шелкомотальные фабрики в Уси[107] покупают коконы. Хуан, хоть и прозывался Даосом, был, как и Тунбао, простым крестьянином; старики частенько беседовали и всегда находили общий язык. Поэтому Тунбао тотчас побежал к Хуану, обо всем у него разузнал, а вернувшись домой, позвал Асы, чтобы вместе решить, как доставить коконы в Уси.

— Коли по реке добираться, до города свыше тридцати «девяток»[108] будет, — проворчал Тунбао, словно с кем-то спорил. — Туда и обратно — целых шесть дней! Будь оно все проклято! Не жизнь, а каторга! Но другого выхода нет! Из коконов похлебки не сваришь. Да еще долг надо отдать, срок подошел!

Асы согласился с отцом. Они купили несколько циновок, наняли лодку и, пользуясь погожими днями, отправились в путь. Поехал с ними и Адо. На шестой день вернулись домой и привезли обратно целую корзину непроданных коконов. Свыше тридцати «девяток» водой проделали старый Тунбао и его сыновья, пока добрались до Уси, однако на шелкомотальной фабрике до этого никому не было дела: за дань коконов из иностранной грены им дали всего по тридцать пять юаней, а из китайской — по двадцать. На коконы чуть похуже и смотреть не желали; их набралась целая корзина, хотя коконы у Тунбао были первосортные. Из вырученных ста одиннадцати юаней десять ушло на дорогу, а оставшихся ста не хватило даже на уплату долга, в который Тунбао залез, чтобы купить шелковичных листьев. От огорчения Тунбао по дороге заболел, и сыновья чуть ли не на руках притащили его домой.

Девяносто цзиней коконов, не принятых фабрикой, пришлось размотать. Сы попросила у Любао станок и целых шесть дней трудилась. Тут в доме кончился рис, и Асы поехал в город продавать пряжу. Но и на нее спроса не было. В закладных лавках пряжу тоже не брали. Лишь в лавке, где перед праздником цинмин Асы заложил дань риса, ему повезло: удалось упросить хозяина отдать ему рис за пряжу.

Ничего, кроме долгов, не принесли Тунбао и его землякам весенние шелкопряды! А сколько было надежд! Особенно не повезло семье Тунбао: они собрали коконов больше всех в деревне и все же потеряли землю, дававшую свыше пятнадцати даней тутовых листьев, зря истратили тридцать юаней, взятых взаймы, да еще целый месяц недосыпали и голодали.

1932

Перевод Л. Урицкой.

«НАСТОЯЩИЙ КИТАЕЦ»

© Егоров И. А. Перевод, 1990.

В семь часов было заведено пить молоко. Жена собственноручно кладет в стакан два с половиной куска сахара и подает молоко в постель. На фуцзяньском лаковом подносе, расписанном золотом, лежит свежая газета.

Жена усаживалась, по обыкновению, в изголовье, и с легкой улыбкой наблюдала, как муж неторопливо прихлебывает молоко, как он быстро просматривает свежую газету. Сначала, как обычно, просматривались объявления, затем новости этого портового города, и наконец очередь доходила до важнейших событий в стране и за рубежом; к этому времени стакан уже был пуст, муж откладывал газету, улыбался жене (эта улыбка тоже была предусмотрена), потом лениво потягивался или несколько раз потирал виски указательными пальцами, затем откидывался назад, погружаясь затылком в подушку из утиного пуха, и закрывал глаза. Это было необходимо, чтобы всесторонне обдумать намеченные на сегодняшний день дела. Тем временем жена нажимала на кнопку звонка, тут же, как тень, появлялась давно уже прислуживающая в доме тетушка Аэ, которая уносила стакан, поднос и газету. Следом выходила и жена, тихонько затворяя за собой дверь.

Так в течение уже двух лет протекала жизнь в доме этого господина, перестроенная на основе научной целесообразности. Когда он только начал «служить обществу», этих порядков еще не было: молоко он уже пил, но совсем не обязательно в постели, и сахар попадал в стакан не из рук жены, и молоко приносила не она. И конечно же, совсем ни к чему было ей сидеть у изголовья и смотреть, как он выпивает молоко. В те времена господин обычно сначала вставал, сам открывал окно, проветривал комнату, после этого дверь тихонько отворялась, и в комнату входила либо тетушка Аэ, либо другая служанка, которая, проворно передвигаясь быстрыми шажками, наводила порядок в доме; жена же стояла в сторонке, опершись на подушку и полузакрыв глаза.