Избранное

Праздник открывал отряд людей, расчищавших дорогу; следом за ними под оглушительный грохот гонгов и барабанов медленно проходили «тай-гэ» и «ди-си» от каждой улицы. В середине процессии двигался огромный паланкин, который удерживался шестнадцатью мужчинами; внутри его восседала деревянная фигура бога — покровителя города, покрытая цветным лаком и в одежде святого. Перед паланкином возвышались две деревянные таблички с надписями, призывавшими окружающих «посторониться» и «соблюдать тишину». Таким образом, все это представляло очень величественное зрелище. Однако как только паланкин проходил около храма Сючжэнь («Совершенствование истины») рядом с нашим домом, барабаны и гонги вдруг замолкали и все, несшие бога, как один, припускались бегом, стремясь как можно быстрее миновать улицу, на которой находился этот храм. Происходило это не случайно: так называемый «спешащий паланкин» был данью Яшмовому Владыке, которому поклонялись в храме Сючжэнь. Покровитель Учжэня состоял лишь мелким служкой в свите Владыки и, естественно, не мог проследовать пред ним при таком параде — ему приходилось бегом преодолевать этот участок своего пути по городу. Вслед за паланкином вновь следовали группы «тай-гэ» и «ди-си», и, наконец, шествие замыкали отряды «преступников». «Преступники» были одеты в повседневную одежду, в юбках из белой материи поверх нее и в так называемых «наручниках». «Наручники» представляли из себя золотые или серебряные браслеты, крепко связанные друг с другом бечевкой и висевшие на шее «преступника». Все шествие должно было пройти у восточной, южной, северной и западной стен города, совершив таким образом целый круг. «Преступникам» тоже предстояло пройти весь путь целиком. Те из них, кто был очень мал, конечно, не могли одолеть все расстояние, и взрослым разрешалось помогать им. Родители брали в охапку своих чад, продолжая долгий путь. Тех же, кто мог идти сам, лишь сопровождали взрослые, боявшиеся, что дети могут потерять «наручники».

В тот год, когда бабушка послала меня играть «преступника», мне уже исполнилось девять лет — как раз тот возраст, когда больше всего хочется играть, — поэтому я был просто в восторге, что мне самому придется участвовать в шествии, и, пройдя с десяток ли в составе процессии по улицам города, я действительно не чувствовал усталости. Потом, после праздника, я понял, что двигаться в процессии не так уж и интересно. «Преступники» могут идти лишь в самом хвосте шествия, все, что они видят по дороге, — это спины впереди идущих «тай-гэ» и толпы зрителей по краям дороги. Конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, если наблюдать весь праздник из окна собственного дома, где, разве кроме «спешащего паланкина», все остальное было хорошо видно. Однако, хотя я и стал «преступником» в тот год, состояние отца не претерпело серьезных изменений.

Теперь матери приходилось уже денно и нощно сидеть рядом с отцом. Днем она обычно держала раскрытую книгу перед его лицом, переворачивая страницу за страницей. Сам отец держать книгу не мог — уставал. Он горестно вздыхал: «Чувствую, как все постепенно костенеет». Когда отец поднимал дрожащую руку вверх, его пальцы с трудом брали протянутые вещи. Подержав их недолго, он чувствовал, что тяжело, и выпускал вещь из рук.

В то время мой младший брат жил в семье бабушки (по материнской линии), а Бао Чжу ухаживала за ним. Я же каждый день ходил в начальную школу, которая располагалась в соседнем доме. В три часа дня заканчивались мои занятия. Я возвращался домой, а потом по настоянию матери сидел у кровати отца, держа раскрытую книгу, чтобы ему было удобно ее читать. Мать же спускалась вниз и стирала отцовскую одежду, так как он испражнялся прямо в кровати, и одежду приходилось ежедневно менять.

Однажды, когда я держал отцу книгу, он вдруг сказал: «Не хочу больше». И, помедлив, добавил: «Дай-ка нож». Это был стальной нож для очистки и резки фруктов, прямоугольной формы, длиной в полчи и шириной в полтора цуня с деревянной ручкой. Я подал отцу нож и спросил: «Для чего он тебе?» «Ногти стали слишком длинными, — ответил отец, — обрежу их». Я очень удивился: как можно ножом подстричь ногти? Но нож все-таки передал отцу. Он взял его в руки, пристально посмотрел на него… наконец, отложив в сторону, попросил меня забрать. Отец больше не стал читать, а послал меня к матери, посмотреть, выстирала ли она одежду. Я спустился во двор и сказал матери, уже закончившей стирку: «Папа хочет подстричь ногти».