Избранное

Часто сердце плакало во мне. Хоть бы какая-нибудь нужда! Хоть бы какая-нибудь необходимость трудиться! А врачи предписывали: прогулки, игры, спорт. Не жизнь, а суррогат жизни, фальсифицированная жизнь, фальсифицированный труд…

Много стран повидал я, но ни одна не стала мне родиной; много мест восхищало мои глаза, но ни одно не полюбилось мне.

Я бегло говорил на многих языках, но ни один не чувствовал; я играл словами, как мячиками.

Я менял народы и языки как перчатки.

Весь мир лежал передо мной, но я был слишком мал, чтобы держать его; слишком коротки были мои руки, чтобы объять его. Властвовать над миром я был не в силах.

А то, чем я мог овладеть, я нашел уже готовым, заранее предназначенным для меня.

Все было сделано за меня, а что не было сделано, доделало мое богатство; все: улыбку на лице друга, поцелуй румяных губ, заупокойную молитву по отцу — все было куплено… Самое большое, что мне приходилось делать, — это кое-что оплачивать. Но давать, дарить — этому меня не научили…

И малое стало для меня слишком малым, великое — слишком великим, и незачем стало жить.

Я умираю, потому что бесплоден и телом и душой. Во мне нет ничего, что жило бы и могло дать жизнь. Я давно уже мертв. Я давно не наслаждаюсь жизнью. Теперь она мне опротивела.

Со мной поступили, как поступает мужик со свиньей: меня откармливали. Но мужик, когда свинья достаточно разжиреет, колет ее. Мне же велят самому себя заколоть. И у меня не хватает смелости ослушаться.

Мышьяк стоит на столе, последний напиток, который опьянит меня, и я уж никогда не протрезвлюсь…

Распорядиться ли мне своим имуществом? Зачем? Оно было моим проклятьем.

Не забыл ли я кого-нибудь поблагодарить?

Нет, я всем заплатил.

Даже за последний напиток».

За понюшку табаку Пер. Р. Рубина

ечистый сидел, заложив ногу на ногу, и, позевывая, с самодовольной сытой улыбкой, перелистывал от нечего делать книгу живых душ… Вдруг он захлопал в ладоши — у холмского раввина ни одного греха на счету, чистая страница.

На зов нечистого мигом сбежались адовы прислужники и в ожидании приказаний остановились в дверях, высунув языки, как собаки.

— Пошлите кого-нибудь наверх, — приказал нечистый, — пусть узнают, долго ли еще жить холмскому раввину!

Прислужники исчезли так же бесшумно, как появились. Не прошло и четверти часа, как поступает донесение: «Были в комнате жизни; нить холмского раввина уже трудно разглядеть — вот-вот он будет призван!»

— Писаря сюда!

Приплясывая на своих куриных лапках, появляется писарь, лысый, с красными веселыми глазками. Поклон сюда, кивок туда, усаживается по-турецки на вспыхивающий черным пламенем смоляной пол. Из одного кармана достает новенькое, только что из крыла, воронье перо, из другого — чернильницу с кровью прелюбодея; тут же разворачивает свиток из свежевыделанной кожи вольнодумца, плюет себе на ладонь и бросает верноподданнейший взгляд на своего господина: готово!

Нечистый наклоняется к нему и диктует. Писарь, высунув язык, чертит завитушку за завитушкой, перо скрипит, и вот уже в небесное судилище мчится донесение следующего содержания:

«Так как в писании сказано: „Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы…“ А в Холме есть раввин, одной ногой стоящий в могиле, а на счету его ни единого греха… И если хотят, чтобы „Моисей остался правым и учение его истинным“, пусть холмского передадут в руки Асмодея»…[74]

Из небесного судилища после краткого совещания приходит ответ: «Смотри „Иова“, глава первая»[75].

Нечистому понять намек недолго: делай, значит, с ним что хочешь, «только жизнь его сбереги», пусть живет, сколько положено.

Задача, однако, не из легких…

Жены у холмского раввина нет, много лет уже вдовствует, не про вас будь сказано, дети все поженились. «Не должны быть умерщвляемы отцы за детей, и дети не должны быть умерщвляемы за отцов, но каждый за свое преступление должен умереть». Иезекииль так сказал — значит, закон! Тучные стада? Да хоть бы обыкновенная коза была… Кожа у холмского раввина, не в пример Иову, и так нечистая, все время чешется, бедняга… И вообще, попробуй одолеть холмского раввина испытаниями!

«Хоть бы какая страстишка!» — облизываясь, думает нечистый, протягивает руку к столу и только касается звонка, сделанного из черепа умника, — полный дом прислужников.

— Кого бы нам послать, кто возьмется сбить холмского раввина с пути истинного?

— Я! Я! Я! — кричат черти наперебой.

Это дело привлекает каждого, все знают, что на такой работе растут как на дрожжах.

Шум, гам, недалеко и до драки. Тогда решили: бросить жребий.

Двум чертенятам, которые вытянули жребий, пожелали удачи, и они скрылись…