Мне кажется, что современная литература о деревне никоим образом не соотносится с прежними патриархальными представлениями. Точно так же как некогда, взобравшись на вершины по туристским тропам в походном облачении (ах, выше, еще выше, жар-птица ты моя), литература теперь спускается вниз к виноградникам и даже — в долины. К традиционным областям словацкой деревенской литературы (словацкая литература была не просто деревенской, она была литературой горной среднесловацкой деревни) теперь прибавились западнословацкие деревушки, теснимые городом, мыявские и крупинские хутора и нижненитранские долины. Словацкая литература о деревне, хотя бы с точки зрения географической, неудержимо раздвигает свои границы и постепенно освобождает, выражаясь точнее, завоевывает Словакию. Это далеко не простое дело, и уже сам этот факт мог приобрести эпохальное значение, если бы литература явила собой эпоху. Но это, в сущности, даже не литература о деревне, за исключением Йонаша[89] и Ферко[90], а литература из деревни, «родом» из деревни. Речь идет не просто об отсутствии красоты; у Шикулы[91], например, и простая солома, торчащая из башмаков, чудесна и эстетически притягательна. Здесь, как и во многих других случаях, дело не только в том, что у нас есть, но в том, чего нам не достает, не хватает. А не хватает нам прежде всего отображения и изображения современной, сегодняшней словацкой деревни. Перефразируя известное название книги, скажем: «нельзя жить воспоминаниями»! Таким образом, никто не видит или, во всяком случае, не пишет о том, что в деревне происходят «по меньшей мере странные вещи».
— Вопрос, в сущности, должен был бы прозвучать так: что же случилось со словаками с тех пор, как они перестали быть бедными? И далее: является ли относительное повышение материального уровня фактором положительным или отрицательным для культуры? И почему положительным, и почему отрицательным? И кто это знает, и кто может объяснить?
Как видите, целая лавина вопросов, причем весьма серьезных, которые нам предлагает, диктует само течение жизни.
Ну, а теперь все по порядку. Сперва о собственничестве: с самого начала необходимо уяснить себе, что чувство собственности нельзя отождествлять ни с обывательским восприятием окружающей действительности, ни с мещанским образом жизни. Учитывая, что кое-кто у нас может похвастаться состоянием уже не только мелко-, но и крупнобуржуазным (ведь у нас есть несколько мультимиллионеров не просто местного, но мирового масштаба), нужно сказать, что собственничество — это явление постоянное и прочное, не связанное ни с одной классовой формацией, ни с одной формой общественного сознания. Человек может хоть наизнанку вывернуться, хоть из кожи вон вылезти, — он все равно остается собственником. Прежде, чем Л. Толстой понял, сколько земли нужно человеку, он долго пытался разбогатеть, скупая земли. Вообще в жизни нужно многого лишиться, чтобы осознать, что мы ничего не утратили.
В самом деле, ничего истинно важного мы потерять не можем. Именно это сознание дает нам глубокое понимание культуры, созданной человеком. Таким образом, если вы в своем вопросе противопоставляете культуру — собственничеству, то до некоторой степени вы правы. Однако лишь до некоторой степени, поскольку освоение культуры и степень культурности также являются разновидностью собственности, к счастью, собственности неотчуждаемой. С этой точки зрения вновь испеченным миллионерам есть чего опасаться: утратив состояние, они лишатся всего. Как собственники всех времен и народов, несмотря на все ярлыки и братиславско-голливудское чванство, они вульгарны и бескультурны: под их состояниями — пустота.