Избранное

Тома Джавахия обегал все ряды, но не то чтобы весы поставить, самому негде было встать. От тяжелого мешка отекла рука и напряглись мышцы на шее. Дорожная болтанка растрясла лепешки сулугуни, и молочно-белая жидкость орошала рубашку Тома. Запоздал Тома с приездом. Хотя вышел он чуть свет, но поздно нагнала его попутка. Подсадил шофер, везущий бревна. Только машина, будь она неладна, до того медленно ползла, что, пока Тома добрался до базара, уже и полдень подоспел.

Молодой пастух молочной фермы, честно говоря, стеснялся торговать сыром. «Не мое это дело, заранее можно сказать, что ничего у меня не выйдет. В чьих угодно руках этот сулугуни за золото сойдет. А в моих любой товар залежится. Вот бы купил кто-нибудь все сразу», — думал Тома, высматривая место на прилавках.

Тома сегодня первый раз повез сулугуни на базар. Раньше он ездил с отцом. Пока был жив отец, все казалось намного проще. Приедут, бывало, отец с сыном на базар, отец кинется туда-сюда, и место побойчее найдет, и весы в личное пользование отхватит, и все у них шло как по маслу. Тома обычно безучастно наблюдал однообразную сутолоку базарного дня, изредка только протягивал покупателю чистую бумагу завернуть сыр. Вот уже третья неделя, как Тома справил сороковины по отцу. Отныне и все тяготы кормильца семьи легли на шею Тома, и этот тяжелый мешок с сулугуни. Тома зарос мягкой темной щетиной. Он шел по базару, хмуро сдвинув брови, в выгоревшей черной сатиновой рубашке с пришпиленной к груди фотографией отца, обрамленной траурной лентой. «Скорее бы продать и отделаться. Ну и жара. И как только этот народ выдерживает в городе. Хо-хо-хо, сколько ртов прокормить надо. Никакого сыра не напасешься на такое полчище. Да они тоже хороши, все за бесценок норовят урвать». Он-то, Тома, из-за каких-то там грошей не будет мелочиться, но и задарма не отдаст. Откуда им знать, скольких трудов стоит этот сулугуни, из какого далека он везет его. Не хотят, пусть не берут. Вовсе не обязательно, чтобы все сулугуни угощались.

— Дай-ка встану вот сюда, если не обидишься, — сказал Тома продавцу в белом халате, с румянцем во всю щеку и скинул мешок.

— Чего-о?! — сумрачно спросил продавец сыра и подвинул весы на то свободное место, куда Тома прикинул было выложить свой товар.

— Встану, говорю, вот тут, если не обидишься.

— А мне куда деваться?

— А ты стой, где стоишь.

— Ну давай, давай, клади мешок мне на голову, а я из-под прилавка на тебя погляжу.

— Да погоди, слушай, подвинь немного свои весы, и как раз всем места хватит.

— Где хватит, где! У тебя что, не все дома? Из-за твоих красивых глаз я сюда к шести утра приехал?

— Ну а мне, по-твоему, как быть?

— Как хочешь, так и будь.

— Обратно, что ли, тащить этот проклятый сыр?

— Кто тебе велит обратно тащить, — сбавил тон румяный продавец, — просто нет здесь свободного места, и все тут. Поищи за другим прилавком и торгуй там хоть втридорога, дело твое.

Тома вновь вскинул на плечи мешок и обошел прилавок с другой стороны.

— Будь человеком, дай мне встать вот сюда, рядышком, — попросил он нестарого еще мужчину в соломенной шляпе, с островками редкой щетины на рябом лице.

— Где ж ты столько времени прохлаждался?! — не так чтобы очень зло сказал рябой. Видно, он не слишком уж категорически возражал против нового соседства.

— Далеко живу, в Зекари, будь оно проклято. Деньги позарез нужны, а то не стал бы связываться. Стадо на женщин оставил… — отрывисто говорил Тома и выкладывал на прилавок целенькие круги сулугуни.

Рябой глянул на сыр Тома и пожалел, что пустил его. Он прекрасно разбирался в элементарных законах конкуренции: из двух видов сулугуни покупатель выберет тот, который подешевле и лучше качеством. А у сыра Тома не было изъяна.

— Почем торговать будешь? — спросил сосед, пока возле Тома не начал толпиться народ.

— А сам почем продаешь? — вопросом на вопрос ответил Тома и разрезал пополам лоснящуюся от жира лепешку сыра.

— Слушай, у тебя свой товар и своя цена, у меня свой! — вспылил вдруг рябой.

— По три пущу, если брать будут.

— Ты что, рехнулся, парень, цену своему добру не знаешь?! Если такой сыр по трешке отдавать, кто тогда на мой за пять рублей позарится?

— А что делать?

— Продавай по пять, — строго предупредил рябой и перевернул свои худосочные лепешки заветренной стороной вниз.

Тома отлично понимал, что ему гораздо выгоднее вместо трех рублей за килограмм сулугуни получать пять…

— А по пять будут брать?

— Возьмут, куда денутся.

— Не дорого ли пять, а, Имано?

— Во-первых, я никакой тебе не Имано, а Лаврентий, во-вторых, кто сказал, что дорого? Свой ведь товар, не ворованный? Какая у других цена, такая у тебя должна быть.

Тома засучил рукава и первому же покупателю сказал с улыбкой:

— Берите, пробуйте на вкус.

Первым покупателем оказалась тощая женщина с опухшими глазами и с чистыми складками морщин на шее. В худой жилистой руке она держала нейлоновую авоську. Женщина поначалу не обратила внимания на слова Тома. Она пошла вдоль прилавка, пробуя все сыры подряд, и потом снова вернулась к Тома.

— Почем сыр?

— Пять, уважаемая.

— Сколько?

— Пять рублей.