Избранное

Нас Надя не обслуживала, Миша сам носил все. Она уселась на свое место за кассой, к Николаю Ефремовичу больше не подходила.

Когда мы вышли из столовой, столкнулись с Сашкой. Он валил прямо по-рабочему, в сапожищах, в свитере. Небритый, обожженный морем. Дети еле успевали за ним, мальчишка в своем жокейском картузике и резиновых сапожках с зайчиками на голенищах держался обеими ручонками за палец отца и был совершенно другой, как пистолет — выставив одну ножку вперед, прыгал на другой и кричал: «Эй! Эй! Эй!» Девочка держалась за другую Сашкину руку, прижималась к его бедру и, улыбаясь, снизу заглядывала в глаза отца.

V

И еще раз было кино. Я стоял возле бильярдного стола и не играл в бильярд. «Ужасно, — думал я, — замужняя женщина, а я вот… да и Сашка такой же рыбак, как и я…» Я понял, что влюбился, и страшно было за себя.

Фильм был плохой, и я не стал смотреть его до конца. Ходил перед клубом и курил.

Она нашла меня в темноте, так же как и в прошлый раз, взяла меня под руку.

Дорога, особенно перед ее домом, была разворочена трактором, с ямами по колено и вывернутым дерном.

— Подожди, я из туфли вытряхну, — как и в тот раз, сказала она и дрожащей рукой держалась за мой локоть.

— Ты молчишь? — спросила.

— Молчу.

— И зачем мы с тобой… — она не знала, что говорить. — Хотя ничего и нету.

— Не знаю.

— Я тоже не знаю.

— Тут что-то не чисто.

— Не чисто, — повторила она. — Му́ка какая-то.

— Пожалуй.

— Обними меня. — Она потянулась ко мне.

Я взял ее за трепещущие плечики, но вот обнять… Она больно вонзила ногти в мои бицепсы и отстранилась.

— Ничего не надо, — и пошла к калитке.

Я слышал, как скрипнула калитка. Раз, другой… Потом стучали ее каблучки по ступенькам крыльца. Они стучали редко.

Я возвращался на судно. Попадал в эти чертовы рытвины на этой чертовой дороге. Потом ушел берегом моря далеко за поселок…

VI

Как-то месяца через два мальчишки рыбачили с борта моего судна. Был там и мальчик в резиновых сапожках с зайчиками на голенищах. Я подарил ему бинокль. Правдашний.

«Ну! Вперед, хромоногие!»

I

В детстве у меня была мечта — стать капитаном маленькой парусной шхуны, экипаж которой был бы, ну, человека четыре, чтобы эта шхуна — чистенькая, беленькая, с белоснежными парусами и маленькой каютой — ходила в самые дальние плаванья, возила бы, например, чай из Индии в Европу вокруг Африки или бродила между айсбергов Южного полюса, а лучше занималась благородной контрабандой, оружие доставляла бы восставшим революционерам. И чтобы эти четверо моих помощников были крепкие, загорелые, бесстрашные парни… и чтобы однажды выдался необыкновенно героический рейс.

Потом как-то я увидел в кино такую вот шхуну, с такими же мускулистыми парнями. Они занимались контрабандой. В этом кино рассказывалось об одном рискованном рейсе, где главную роль играла красивая женщина… уходя к себе в каюту, она достала изящный пистолет и сказала, чтобы без стука к ней не входили.

В детстве я любил книжки о морских плаваньях.

А вот сейчас я капитан тоже маленького суденышка, малого рыболовного сейнера, с экипажем семь человек, без меня. Мой сейнер ни в какие дальние плаванья по южным морям не плавает и никакой контрабандой не занимается, он ловит рыбу в одном море — Беринговом. Парни одеты не в белые форменки и белые клеши, а в тяжелые сапоги из воловьей кожи, в ватные штаны и свитера, обросли бородами. Физически они поздоровее матросов из моей мечты, особенно двое моих ближайших помощников, стармех Дед и старпом Казя Базя, — Дед еле пролазит в машинный люк, а Казя Базя никогда не знает усталости и может съесть ведро горохового супа, за один раз, конечно. Да и матросы… Женя, бывший мастер спорта по штанге в полутяжелом весе, Есенин — вообще-то его зовут Валентин, — бывший сплавщик леса с Ангары, кок Бес — Толик Салымов — почти двухметрового роста и физически очень сильный, второй механик Маркович — тоже ничего, тридцать лет рыбу ловит…

Сам сейнер хоть и без белоснежных парусов и совсем не изящный и чистенький, — он поцарапан и помят весенними льдами, потрепан штормами, с кучами всяких веревок, брезентов, досок, сачков, зюзьг на палубе и пропах рыбой до последнего гвоздя, — но к морю приспособлен вполне, из всех переделок выходил победителем.

В работе романтика есть, и большая романтика. Это не мечтательные прогулки по тропикам под благоухающим мерцаньем Южного Креста и Канопуса, а трепещущаяся на палубе рыба… много рыбы… много и всякая, которую мы каждый день поднимаем неводом с морского дна. Это вот романтически сладкое настроение всегда вспыхивает, особенно когда из пучины всплывает невод, похожий на шар, величиной с дом, набитый серебристой треской, и с него вода — фр-р-р! — так и течет или когда он у самого борта, уходя вглубь, покачивается, набитый золотистобрюхой камбалой.

Что же касается приключений, нервных встрясок и всяких аварий, то они как норма, собственно, без них нельзя; такова работа. Физические перегрузки тоже как норма.