Избранное

Граммофон перестал играть, замолк. Стойкович спал крепко. Анастасия подумала: ударь его сейчас кто-нибудь молотком по голове, он умер бы, не проснувшись. И ей вдруг захотелось залепить ему яйцом по лбу, чтобы он очнулся от своего проклятого сна. Но тут же подумала: не стоит, его все равно не разбудишь. Летний сон настигал его повсюду, смаривал и в кабачке и дома. На деревне давно про то языками чесали. Да и зачем его выставлять на позор? Стойкович не верил ей, Анастасии, а может быть, было в этом что-то и похуже, потому он и спал. Корчмарь храпел, и разбудить его могли только ружейные выстрелы или землетрясение. Запой вдруг средь бела дня петухи, как поют они к дождю или после ливней, когда опять выглянет солнце, он бы и тут не проснулся. Ни граммофон, ни люди не мешали ему. Уходя, Анастасия взглянула на него еще раз и вдруг увидела, что у граммофона стоит Костайке и крутит ручку. Она и не заметила, как он пришел… О нем, Костайке, шла молва, что в самом начале войны он был приставлен в какой-то шахте надзирателем. Отличаясь веселым нравом, он любил погулять и выпить. И даже начальство, боясь с ним ссоры, не раз принимало участие в его ночных кутежах. Когда же под утро все разъезжались по домам: кто на машине, кто на коне — и служители спрашивали, на чем поедет Костайке, он неизменно отвечал: на танке. И ехал домой на танке.

Потом он в чем-то проштрафился и очутился в селе на Дунае. Правда, чина его не лишили. Однако попоек он уже никогда не устраивал. А может, слухи о них были всего лить слухами?

Костайке направился к Анастасии, хотя она и не звала его.

— Чего тебе? — спросила Анастасия.

— Мне ничего. А тебе я, видать, нужен.

— Мне?!

— Да, а то с чего бы ты вытаращила глаза, увидев меня, а? Ты посмотрела на меня, когда я заводил граммофон, и мне показалось, что ты ждешь меня, хочешь что-то спросить…

— Да я и впрямь про тебя думала, поди, лгут люди про твои ночные кутежи да попойки…

— Нет, — рассмеялся Костайке, — про другое ты думала, про это ты уже спрашивала… Может, ты хотела сказать, что я прав насчет Стойковича… Чудного в том нет, барышня, что я прав. Я хорошо, даже слишком хорошо знаю людей, знаю, чего от них ждать. Ты думаешь, Стойкович умен, прикинулся спящим, потому что не желает ссориться с этими, боится, как бы они не заметили, что ты вьюном вилась вокруг него, а может, решила, будто не доверяет он тебе, сама ты ему говорила, я слышал. Ерунда! Стойкович умен, тут ты права, но он вовсе не прикидывается, что спит, он и вправду спит.

— Я не слепая, сама вижу, что спит.

— Ладно, спать-то спит, но не только в спанье дело. Важно узнать: почему спит Стойкович? Потому что умен и засыпает как убитый, когда ему понадобится? Может, хочет выйти сухим из воды? Отвести подозрение? Ты скажешь: «Он умен». Я скажу: «Нет». Да перестань ты глядеть на этих, никто нас не подслушивает, им и не слышно ничего, граммофон орет вовсю… И не интересно им вовсе, про что мы тут калякаем. Уж мне-то поверь. Эти думают, все будет по-ихнему.

— Небось эти не сомневаются: никто не посмеет пойти им наперекор!

— Сказать откровенно?

— Если можешь.