Избранное

Тудорица Фиру, та, что в день свадьбы Иоаны зажгла тыкву, полную керосина, и прогнала тучи, вошла во двор вслед за старухами. Про Иоанину жизнь она знала все до капельки, и смерть Тома ее нисколько не огорчила. Она его всегда терпеть не могла, но после того случая, когда он попытался переспать с ней, просто возненавидела. Однажды она так прошлась по нему палкой, что Тома целую неделю провалялся в постели, прикладывая компрессы к синякам. Она никогда не понимала, как могла Иоана жить с таким мужем. Теперь подруга наконец-то от него избавилась; ей не надо было бояться ни мужа, ни родителей, считавших этот брак счастливым. Замкнутая по натуре, Иоана могла теперь не скрывать своей радости: умер муж, который в грош ее не ставил. Незадолго до смерти Тома запустил в нее глиняной миской и разбил ей голову. Только сельские старухи могли оплакивать его смерть. Тудорице же хотелось разыскать Иоану, схватить ее в охапку, растормошить и вместе с ней смеяться и плясать от радости.

Одна женщина из Валя-Анилора, когда у нее муж умер, пела и плясала у крыльца, обезумев от счастья. Она была калекой, но к ней словно молодость вернулась. Она плясала и пела как сумасшедшая, пока не свалилась от усталости. С мужем она жила плохо. Когда-то в молодости была красавицей, в приданое за ней давали лоскуток земли, потому парень и женился на ней. Жизнь ее очень походила на Иоанину, только Иоана была намного моложе и могла теперь жить так, как ей заблагорассудится, как никогда раньше не жила.

Тудорица вошла в комнату, где лежал покойник, — старухи плакали над ним. Только старухи плачут, только они все прощают мертвым. Иоаны там не было. Тудорица отметила, что даже в гробу Тома сохранил свою обычную улыбку в углу рта, то ли последний вызов, то ли упрек. Воспользовавшись моментом, когда старухи на нее не смотрели, Тудорица вытащила из-за пазухи куклу и положила ее в гроб, под саван. Беззащитная, пусть будет она на том свете вечным укором человеку, который здесь, на земле, обижал ее сестер.

Двадцать шесть старух оплакивали покойника. Тудорица пошла искать Иоану, еле сдерживая рвущуюся наружу радость. Она была уверена, что Иоана должна испытывать те же самые чувства, и поэтому очень удивилась, застав ее в саду плачущей.

— Иоана, ты с ума сошла, с какой стати ты ревешь? Он того не стоил…

— Ах, не трогай меня, не трогай…

— Иоана, разве можно по нему так убиваться?

— Оставь меня в покое, прошу тебя.

Иоана плакала в саду, под орехом, глядя вверх, на ветку, где болталась полусгнившая веревка. Жизнь прошла мимо. Ушла молодость. Эта когда-то висевшая на старом орехе кукла была молодостью Иоаны.

Иоана оплакивала свою молодость, которая так и не состоялась, оплакивала годы без хороводов и посиделок, без светлых ночей и без любви. Полусгнившая веревка, напоминавшая о кукле, приговоренной вечно раскачиваться на самом верху орехового дерева, — это все, что осталось Иоане от ее молодости…

Тудорица, которая когда-то зажгла тыкву, наполненную керосином, чтобы разогнать тучи, поняла вдруг, почему Иоана беспрерывно повторяет:

— Ах, оставь меня, не трогай, я не его оплакиваю, не его…

Перевод Е. Азерниковой.

ДЩЕРЬ БОЖЬЯ

Был полдень.

Солнце упало на дно колодца, и девушка пыталась достать его оттуда ведром. Колодезный журавль тихо поскрипывал, как калитка в глубине сада. Девушка закрыла глаза и вместо солнца увидела луну, зацепившуюся за сливу. Она вспомнила летний вечер, скрип калитки и чью-то тень, бесшумно проскользнувшую в сад.

Сердце таинственной тени гулко стучало у самой ее груди. Земля раскололась надвое, а сама она, охваченная неведомым трепетом, полетела куда-то в бездну. Ни луны, ни деревьев в саду, ни калитки — ничего больше не было, все исчезло. Словно пораженная молнией, она металась и таяла в кромешной тьме. Лишь ее дыхание сливалось с дыханием тени, вошедшей в калитку. Прошла минута, а может, несколько часов, капли дождя вплелись в их дыхание, а ее словно растаявшее тело вновь обрело плоть. Она лежала в саду у корневища сливы, руки тени, вошедшей в калитку, обвивали ее. Капли дождя целовали голые икры ее ног.

Капли из колодезного ведра рябью расходились на зеркальной поверхности воды. Желтое горячее солнце плавало в колодце. Солнце посылало лучи небу, согревало руки девушки, которая старалась зачерпнуть его ведром. Руки ее были горячими, как в тот день, когда сын почтальона привел ее средь бела дня к себе в дом и сообщил родителям, что собирается взять в жены.

— Лазарь, брось шутить, оставь девушку в покое, не морочь ей голову. У нее есть парень, и она его ради тебя не бросит. У Испаса, сына Испаса, достатка больше, чем у тебя.

— Мама…

— Да и знает она его поближе…

— Мама, о чем ты говоришь?

— Только о том, о чем давно все говорят. Думитру, — обратилась Войка к мужу, почтальону, который невозмутимо грелся на солнышке, — Думитру, тебе разве нечего сказать?

— А что я должен сказать, женщина?

— Сын твой надумал жениться.

— Это у него пройдет, — пробормотал Думитру, не взглянув на сына.

— Так он ведь и девушку привел.

— Как он вошел?