Избранное

Только на следующий день узнали об этом в городе! Люди испугались и больше не ходили в цирк. Всю неделю зал был пуст, и вот теперь Мезат хотел поехать по деревням. Но ему нужен был еще один человек, Петре очень подходил. Петре знал, что он нужен Мезату, и потому не спускал цену.

— Я хочу, чтоб у меня было твердое жалованье, — заявил он, когда они снова — уже в который раз! — оказались в центре города, на перекрестке у кинематографа.

Дождь по-прежнему сеял как сквозь сито.

— Хорошо, пусть будет восемьсот, — согласился Мезат. — Но тогда приводи с собой еще одного человека.

— И он тоже получит восемьсот?

— Да, — сказал Мезат.

Петре решительно, по-мужски протянул ему руку, но Мезат не пожал ее, боясь раздавить: у Петре еще нет усов, и кости у него, наверно, хрупкие. Расстались оба довольные.

Завернув за угол примарии, Петре пустился бегом, и, когда он бежал, ему казалось, будто небо тоже движется, и сквозь туман он увидел два солнца: одно сияющее, высокое и прекрасное, другое мутное и подслеповатое. То, высокое солнце было его солнцем, и, пока он бежал, оно светило все ярче и ярче.

2

Он бежал до самой улицы Объединения, потом перемахнул через забор, прошел мимо стога сена и, оказавшись на задворках дома, постучал в окно. Никакого ответа. Он постучал снова, уже громче, но так, чтобы не услышала мадам Пэтуляну. Надо было вначале поговорить с Савелом. Жаль, если мать его не отпустит. Да и сам Савел рассердится, если не поговорить сначала с ним.

Дождь стал холоднее.

— Савел, — крикнул Петре, — Саве-ел! Вставай!

Окно распахнулось.

— Ты что?

— Одевайся!

— Я одет.

— Прыгай в окно, пройдем садом. Переспишь у меня эту ночь. Скорей, я по дороге тебе все расскажу!

— Скажи сейчас, матери нет дома.

— Я разговаривал с Мезатом, он берет нас с собой. Восемьсот лей в месяц. Утром, до рассвета, надо быть у него, поедем по деревням…

Савел разинул рот, потом просиял и захлопал в ладоши. Он быстро закрыл окно и через минуту был уже во дворе. До улицы Лейтенанта Тарцэ, где жил Петре, добежали бегом.

Всю ночь они строили планы. Мать Петре радовалась. Восемьсот лей — большие деньги.

— Я поговорю с мадам Пэтуляну, — сказала она, вытирая руки о фартук. — Я расскажу ей, что вы уехали с цирком, и она тоже обрадуется.

— Я буду играть на гитаре.

— Ты будешь играть, а я буду смешить людей.

— Это ты умеешь.

— Я и тебя научу, сыграем номер вдвоем. Сам-то я, правда, тоже не очень в этом разбираюсь, но Мезат обещал нас всему научить.

И, чтобы не заснуть, не опоздать к Мезату, Савел начал играть на гитаре.

— Петре, — сказал он, — когда выучимся этому ремеслу, пойдем в театр. Вот, Петре, там-то уже настоящее искусство… Ты погляди, мне дал эту книгу Фэнике-пономарь. Читай — «Гамлет». Это, Петре, самая великая пьеса на свете. Ты тоже прочти ее. Дядя Фэнике мне показал старую газету, там написано, что «Гамлет» самая великая пьеса на свете. Мама родная, что это за роль, Петре! Я буду играть Гамлета.

Он приподнялся на постели и открыл окно, чтобы впустить свежий воздух. Стоя на коленях, он перебирал струны гитары, подставив лицо черному промозглому холоду, который проникал снаружи.

— Ты посмотри ее!.. Гамлет — самая великая роль. Он молодой король, ну, что-то вроде короля… Ты сам увидишь… Его лишили трона, но дело не в этом… У него убили отца, и Гамлет все страдает, все страдает, ну просто безумно страдает и не знает, что ему делать…

— У нас будет свой собственный театр, — сказал Петре. — Вагон. Я видел такой, он приезжал из Бухареста. Большой вагон, я выкрашу его в голубой цвет, чтобы было красивее. Я этим займусь, вот увидишь, а пока я должен изучить цирк, — у меня будет театр с цирковыми номерами, чтоб люди давились от смеха. Уж такой будет театр…

— Гамлета этого я буду играть так — на пустой сцене, пустой, как поле. И у Гамлета будет в руках гитара, он будет один в поле, один с гитарой, один со своими мыслями… Я, Петре, когда на гитаре играю, у меня будто десять рук, и будто у моей гитары сто струн, и каждая струна знает много песен, и все они знают тысячу тысяч песен и даже еще больше. Гитара моя волшебная, Петре, провалиться мне на этом месте, если это не так. Я вижу, как из нее вылетают соловьи, они прячутся в ветвях и поют даже днем в тени. Вылетают и пчелоеды, и куропатки, и скворцы, и зяблики, потому что у меня есть все птицы. Они сидят на струнах моей гитары и поют. Они садятся мне на плечи и на руки и поют без устали. Посмотри, Петре, на струны — они прозрачные-прозрачные, как вода, и, когда я пробегаю по ним пальцами, поднимается ветер, ветер проносится над полем и раскалывает море пополам. Черное море и все моря на свете. Он будоражит океаны и кружится вокруг Северного полюса, как голубой шарф.

— Ну, Савел, ты просто сумасшедший.