Избранное

Старый павиан натянул бескозырку, вздохнул и побрел дальше. «Вот так всегда, — грустно думал он. — Ах, миленький, ах, смешной, забавный-презабавный. Только поверишь в это, а тебя как обухом по голове: «Обезьяна!»

Зато младшие горожане долго не рассуждали. Они выбежали, высыпали, вырвались на улицу и кинулись к разношерстным, пропыленным, дорогим на шеи. Сашка Деревяшкин с удивлением обнаружил, что у зверей холодные, мокрые носы, точь-в-точь как у соседского Шарика. Серьезная девочка Настя, круглая отличница, ни разу в жизни не наказанная ни мамой, ни папой, здоровалась с жирафом. Он достал из-за уха маленькую подзорную трубу, рассмотрел в нее из-под небес девочку Настю, почтительно нагнулся, и Настя чинно ему поклонилась.

— Очень рада вас видеть. Я слышала, что жирафы самые добрые и серьезные звери.

— Да, это так, девочка, — высоко, под облаками раздался голос жирафа. — Мы не переносим грубых слов, ненавидим сплетни, наговоры, не можем видеть ссоры, драки, звериную грызню. Вот почему мы так возвышаемся над всеми.

Девочка Катя, которую все, кроме папы, мамы и учителей, звали Мулей-выбражулей, показывала присмиревшим от восхищения обезьянам свое новое платье. Вертелась перед ними, приседала:

— Ни у кого в классе нет такого платья. Все мне ужасно завидуют, на переменах просят снять фасон.

— Ах, фасон! — вздыхали обезьяны. — Кто будет он?

— Не кто, а что, глупые. Фасон — это складочки, бантики, фантики, тапочки, пояски, колоски, туески, трэбэдэт… т… тэм… — затараторила в упоении Муля-выбражуля.

— Ах, трэбэдэт-тэм! — опять хором вздохнули обезьяны.

Лишь толстый румяный мальчик Вова Митрин не веселился и не ликовал. Он еле сдерживал слезы, кривил, морщил толстые, румяные щеки, будто у него болел зуб. Вову Митрина обидел, расстроил, чуть до слез не довел медвежонок Мишук, служивший проводником у африканских гостей. Когда Вова распахнул объятия и хотел облобызать Мишука, тот отстранился, загородился лапой и холодно сказал:

— Без нежностей, приятель. Я не мед, а ты не медведь. Нечего лизаться.

— Но я же рад тебе! Я очень люблю медведей! — растерялся Вова Митрин.

— Люби на здоровье. Но я — не маменькин сынок. Я — проводник. Можно сказать, следопыт. Ты видел, чтоб следопыты целовались?

— Не видел.

— И не увидишь. Бывай здоров. Вон Главный слон на совет зовет.

Мальчик Вова чуть не заплакал: теперь никому-никому никогда в жизни он не сможет сказать, что целовался с медведем.

Сашка Деревяшкин, поостыв от встречи, вспомнил, что не видел сегодня Алены. «Неужели не знает, неужели не слышала?! Конечно! Девочка! Сидит в куклы играет. В лоскутки разные. Знаю я их!»

Он помчался к Алениному дому, подниматься на второй этаж не было времени, поэтому Сашка с разбегу, с прискока ухватился за водосточную трубу, вскарабкался по ней, перелез на балкон и заглянул в комнату. Алена стояла в углу с закрытыми глазами и что-то шептала — губы у нее шевелились. «Стихотворение какое-нибудь учит», — подумал Сашка и крикнул:

— Ты что делаешь?

— Стою в углу.

— Вижу. А почему?

— Мама поставила.

— За что?

— За разговорчики.

— За обедом разговаривала?

— Что ты! За обедом обошлось. Это потом. Мама мне одно слово — я ей десять. Она мне два — я ей двадцать. Она мне десять — я ей сто.

— Кто слова-то считал?

— Мама, конечно.

— А если бы девяносто девять было? Тогда что?

— Не знаю. Может, тоже бы обошлось.

Сашка вздохнул.

И снова спросил:

— А почему не ревешь?

— Некогда, сказку сочиняю. Я уже давно заметила: в углу очень интересно стоять, если про что-нибудь сочинять.

— Подумаешь, сказка! — перебил ее Сашка Деревяшкин. — Тут слон по улице ходит, а ты — «сказка, сказка!»

— Как слон ходит?!

— А так — ногами. А ноги, как столбы. И вообще, толпа зверей в городе, а ты в углу стоишь.

Когда Алена узнала, что происходит в городе, она заплакала.

— Вон их у тебя сколько накопилось! — удивился Сашка. — А теперь-то почему ревешь?

— Да! Обидно! Ты-то льва обнимал, а мне бы хоть маленького-маленького мышонка погладить!

— Ну так бежим. На слоне покатаемся, льва за ушами почешем.

— Не могу я бежать. Мне еще двадцать минут стоять.

— Так кто узнает, Аленка?!

— Мама.

— Да-а… А ты сознаешься. Скажешь, двадцать минут не достояла. Осознала, мол, свою вину и не достояла.

— Мама обязательно спросит, как осознала?

— Скажешь: глубоко!

— Да?! — Слезы мгновенно высохли. — Ведь не каждый раз глубоко осознаешь, правда?

— О чем разговор. Бежим.

— Бежим. — Аленка похлопала ладошками по щекам — будто и не ревела. Взяла карандаш, на клочке бумаги написала: «Ушла гулять, скоро буду. К. в 45-й», то есть ключ у соседей, в 45-й квартире. Закрыла дверь и вставила записку в замочную скважину.

— Побежали!

Звери подходили к Главной площади города. Главный слон спросил медвежонка:

— А где же люди?

— А это кто вам, звери, что ли? — Медвежонок кивнул на орущих, хохочущих, бегущих ребятишек. — Вот уж, действительно, слона-то я и не приметил.

Главный слон покряхтел, покашлял, почесал хоботом в затылке: