Избранное

В кухне женщины спорили об уборке, никак не могли договориться. Для большинства из них уборкой заниматься — оскорбительно. Грязная работа, только для пролетариев. Жильцы придумали так: убирать будет дворничиха, и каждый заплатит ей по пять пенгё в месяц. Рассчитывали они на один месяц. Плата небольшая, но дворничиха — женщина трудолюбивая, ей, возможно, даже удовольствие доставляет такая работа. Впрочем, некоторые женщины сами подметают и моют полы.

Не считая мелких стычек, жильцы хорошо уживаются друг с другом. Не думаю, что повсюду царит столь длительный мир. Где-то, вероятно, и ссорятся, и грызутся, и грозят друг другу, а возможно, доносы пишут. Когда слышится смертоносный гул самолетов, чем и заниматься, как не доносить на ближнего, не верящего в окончательную победу немцев.

У нас в убежище живут четыре еврейки и с ними маленький мальчик. Прочие жильцы не знают, что они евреи. Живут они тихо, уединенно, ни в какие конфликты не вступают.

Наша улица превратилась в настоящий военный лагерь. Сегодня утром, заняв половину тротуара, у ворот остановились две немецкие машины. Вероятно, с каким-то радиооборудованием, они гудели, дрожали, черт знает что за машины. Наш дом, наша квартира оказались в еще большей опасности. Немецкие солдаты, конечно, нравятся женщинам нашего дома, они очень приветливы с ними.

Едва могу писать. Не нахожу ни места, ни света. Сегодня спал дольше, чем обычно, и не смог умыться. В мастерской кишел народ, добраться до крана было невозможно. Уж за полдень, а я до сих пор не умыт.

Все ждут от немцев перемен к лучшему. Ладно, будем справедливы: почти все. Надеются, что немцы их спасут. Dum spiro, spero. Пока живу, надеюсь. Когда станет окончательно ясно, что спасение не придет, у них появятся новые надежды. Но это их дело. Сам я, однако, нигде — ни на небе, ни на земле — не замечаю никаких добрых признаков.

Вчера вечером был у М—и, в его квартире на втором этаже. Играли в карты.

Мне трудно рано ложиться. Не могу привыкнуть. Но если уж засыпаю, то сплю обычно хорошо, как бы нас ни бомбили. Очень интересные у меня иллюзии: внизу, в подвале, самолета не видно, следовательно, сбросить на меня бомбу он не может. Я недоступен. Настоящий страус, который прячет голову в песок. А ведь знаю, что убежище малонадежное. Попадет бомба в основание дома со стороны двора, и всем подвальным жителям — конец. Умереть-то, может, и неплохо. А вот быть заживо погребенным — ужасно.

Сегодня у нас пропало туалетное мыло. Искали, не нашли. Подозреваем кражу. Не совсем без оснований, в убежище то и дело что-то исчезает. Правда, подчас исчезнувшие вещи находятся, но не всегда. Мыло нашлось. Трудно поддерживать здесь порядок, места нет, все валяется где попало.

Нельзя сказать, что люди в большом отчаянии. Для некоторых все нипочем, все пережитые до сих пор испытания. Шутят, смеются, дразнят друг друга и даже кутят. Иногда так спокойно играют в карты, словно они где-нибудь в кафе, а вокруг царит идеальный мир.

У Г. жильцы сообщили, что немцы «освободили» венское шоссе. Словом, та же новость, которую я слышал вчера. Девушка-еврейка, которая, как я говорил, живет здесь с подложным паспортом и числится христианкой, вздохнула:

— Слава богу!

И украдкой глянула на меня. Вскоре мы остались вдвоем.

— Видите, на что приходится идти? Чтобы спасти свою жизнь, — сказала она.

— Вижу. И восхищаюсь вами. Я на это не способен.

— Надо.

— Самое большее, что я могу, это молчать, как промолчал и сейчас.

— Так ведь они и по вашему молчанию все понимают.

— Знаю.

Некоторые в превосходном настроении рассказывают анекдоты. Даже об уличных расстрелах. Например, такой:

Окрик на улице:

— Стой! Кто шел?

Я устал и раздражен. По одежде замечаю, что тоже худею. Цвет лица у меня, вероятно, зеленый. Это лишь предположение, мне и в голову не придет посмотреться в зеркало, да и случая не представляется.

Что происходит в Апоштаге? Что с дядей Миклошем и его семьей? Им теперь хорошо. Разумеется, если они сумели понять это. Дюла Вереш еще до рождества ходил глядеть на это село. Отправился на правый берег Дуная в Кишапоштаг, лежащий на прибрежном холме, оттуда смотрел в бинокль. Потом рассказывал, что село уцелело, повреждено два-три дома. И люди по улицам ходят.

Молодая женщина две недели читает одну книгу. Роман Митчела «Унесенные ветром».

Интересно, как здесь, в убежище, происходит половая жизнь? Бывает ли у людей охота, хватает ли душевных сил на это? Находят ли они такую возможность? Ведь мы живем скученно, как тут уединиться? Я не замечаю никаких следов половой жизни. И все же одну пару, кажется, застали «на месте преступления», in flagranti, на лестничной площадке.

11 января, четверг.

Жена говорит, что ночью опять не спала, мешали взрывы. Другие жильцы утверждают, что бомбежка была только под утро и продолжалась недолго. Не могу разобраться в этих звуках: как-то ребенок, сидя на ящике, время от времени ударял по нему ногой, а мне казалось, что это взрывы.

Сейчас идет обстрел, изредка слышится гул самолетов, бросают бомбы.

Вчера вечером играл в шахматы.