Избранное

Вскоре мы подошли к высоким кирпичным воротам, увитым плющом, и Хоанг дернул шнурок. Зазвонил колокольчик. Из ворот выбежал мальчишка и вежливо поздоровался.

— Господин Фам дома, малыш? — спросил Хоанг.

— Никак нет, уважаемый господин, он отправился к господину инспектору.

— Так почему же мне говорили, что господин инспектор с утра сидит у вас? — удивился Хоанг.

— Не могу знать, уважаемый господин. Я не видел сегодня господина инспектора.

Мы свернули на извилистую дорожку, которая привела нас к другим кирпичным воротам. У забора стояла нянька с младенцем.

— Здравствуйте, господин, здравствуйте, госпожа, — проговорила она, низко кланяясь.

— Что, господин инспектор дома? — осведомился Хоанг.

— Господина инспектора нет, уважаемый господин, он ушел к господину губернатору.

— А там нам сказали, что господин губернатор у вас, — настаивал Хоанг.

— Нет их дома, уважаемый господин! — уверяла нянька.

Хоанг пожал плечами, и мы повернули обратно.

— Эти господа опять засели за карты, — тихо сказал он жене. — Держу пари, что госпожи Иен тоже нет дома, да и сынок ее, верно, с ними — четвертым партнером. Они или здесь собрались, или у Фама и велели слугам никого не принимать.

Жена промолчала, и Хоанг обратился ко мне:

— Ну не прискорбно ли? И это называется интеллигенция! Что уж тут говорить о простом народе…

В душе я возмущался Хоангом. Ну зачем якшается он с этими подонками, причисляющими себя к интеллигенции? Почему не пошел в армию или в один из агитационных отрядов писателей? Участвуя вместе с другими литераторами в войне, он встретился бы со студентами, борющимися в рядах Народной армии, с врачами, самозабвенно работающими в госпиталях и больницах, с писателями, художниками, артистами, которые с увлечением идут в массы, неся им просвещение, культуру, и сами учатся у народа, черпая в общении с ним творческое вдохновение.

— Послушаешь вас, и на душе тоскливо становится, — невесело усмехнулся я. — Если все так плохо, то, выходит, мы и войну проиграть можем?

Хоанг ухватился за мои слова.

— Да-да! Я мрачно смотрю на вещи, — вскричал он с жаром. — Когда внимательно наблюдаешь за тем, что творится вокруг, легко прийти в полное уныние. Но я еще не совсем пал духом, ибо верю в нашего Старика. Я считаю, что, если нынешняя война Сопротивления завершится, как и Августовская революция, победой, это произойдет только благодаря нашему руководителю. Такой талантливый человек, как Хо Ши Мин, мог бы без труда спасти любую страну, но у нас и ему тяжко приходится. У французов тоже есть свой символ освободительного движения — некий де Голль, но ему далеко до нашего Старика, а ведь Франция — четвертая держава земного шара!

Я напомнил Хоангу о других героях французского Сопротивления, не менее заслуженных и известных, чем де Голль. Но он только покачал головой.

— Да разве может кто-нибудь из них сравниться с Хо Ши Мином! Заслуги его огромны. И я убежден, что даже с таким темным народом, как наш, Старик сумеет преодолеть все трудности и добьется независимости страны. Когда шестого марта было заключено предварительное соглашение, все были поражены, даже американцы и те не могли прийти в себя от изумления и поняли, что Старика не перехитришь. А что такое французы? Это просто ничтожества! Если бы американцы не подстрекали их, они никогда не посмели бы нарушить соглашение. Впрочем, по-моему, оно французам очень выгодно. Им следовало бы свято соблюдать перемирие…

Вечером мы поужинали печеным бататом и, напившись чаю, отправились спать. Поскольку я прошел свыше пятнадцати километров и провел целый день в разговорах, Хоанг полагал, что мне пора отдохнуть. Я еще спать не хотел, но возможность забраться под теплое одеяло и укрыться под москитной сеткой от комаров представлялась очень заманчивой. Хоанг тоже решил лечь.

Две кровати стояли почти рядом, разделенные узким проходом. На ночном столике лежали возле пепельницы душистые сигареты и спички. От белейшей москитной сетки исходил легкий, приятный аромат.

Когда мы легли, госпожа Хоанг принесла большую лампу и достала бутыль с керосином.

— Ты хочешь зажечь эту лампу? — спросил муж.

— Ну да, я только подолью керосину.

— Скажи, До, а нравится тебе «Троецарствие»?[40] — обратился ко мне Хоанг, докуривая сигарету.

Я откровенно признался, что как-то листал эту книгу, но читать ее мне не довелось.

— Очень жаль, это серьезное упущение. «Троецарствие» и «История княжеств Восточного Чжоу»[41] — мои любимые книги. Китайские романы — бесспорно лучшие в мире, а эти два — самые увлекательные. «Речные заводи»[42] тоже хороши, но много слабее. Знаешь, другие вещи разок прочтешь, а перечитывать не хочется. Но «Троецарствие» и «Историю княжеств Восточного Чжоу» можно читать без конца, и каждый раз словно впервые.

— Эти книги у тебя здесь? — удивился я.