Избранное

— Что ты так горячишься, — заторопился муж, — дай мне хоть чаю попить.

Он сделал еще несколько глотков, потом начал обстоятельно излагать, какую удачную встречу послала ему судьба:

— Позавчера вечером я с несколькими агентами проводил проверку паспортов на пристани Танде. Часам к десяти мы справились с этим делом, я взял велосипед и поехал домой. И, понимаешь, на полпути попались мне четыре подозрительных типа. Оказалось — все беспаспортные, а один из этой компании еще и с бунгом, вот что значит везение!

Бинь, насторожившись, слушала.

— Оказалось, это как раз тот бандит, из-за которого вся хайфонская полиция с ног сбилась. Не знаю уж, как ему удалось удрать от них.

Встревоженная Бинь торопливо спросила:

— А какое он совершил преступление?

Муж покачал головой:

— О, да любое, воровал, убивал и…

— Он убежал из тюрьмы?

— Нет, но вообще-то он раз пять или шесть сидел, был даже на Пулокондоре.

Бинь не могла сдержать волнения:

— Как его зовут?

— У него целая куча имен. И Ба, и Бон, и Нам, и Шау[29], но настоящее его имя — Нгуен Ти Тхиен. Подожду пока, завтра вернется из Ханоя помощник комиссара, хорошенько прижмем этого молодца и все точно выясним.

Бинь казалось, что сердце выскочит у нее из груди. Стараясь не выдать себя, она спросила мужа:

— И что с ним будет?

Муж засмеялся еще громче; он был очень доволен собой.

— Ну, милая моя, его, в любом случае, вернут в Хайфон, там его будут судить и сошлют куда-нибудь. А уж меня за такой козырь переведут в Ханой и к концу года, само собой, дадут повышение.

Тревога Бинь усиливалась. Может быть, Нгуен Ти Тхиен — это просто выдуманное имя, а Нам на самом деле — Нам из Сайгона?

С трудом сдерживая душившее ее волнение, Бинь спросила безразличным тоном:

— Наверное, у такого бандита должен быть очень страшный вид?

— Да нет, он курит опиум и совсем тощий. Помню только, на лбу у него глубокий шрам и еще шрамы на щеках и на подбородке.

Бинь слегка побледнела.

— На лбу, и на подбородке, и на щеках шрамы; видно, его много били?

— Да, уж конечно, не раз и не два! Шарф, который он носит, скрывает много других шрамов. Но, сказать по правде, самое страшное — это его глаза… Ну ладно, дорогая, стели постель, и пойдем спать, уже поздно. — Он показал рукой на улицу, где все давно смолкло и медленно поднимался густой туман.

Одиннадцать часов…

Двенадцать часов…

Часа в два ночи на западе показалась луна, ее лучи проползли сквозь тюремную решетку и прочертили длинную светлую полосу на грязно-белой стене камеры.

Нам… Нам из Сайгона, обхватив руками колени, следил за отблесками холодного лунного света. Его ждали побои и пытки. Куда на этот раз бросит его судьба, в какое из адских мест, где теряешь всякую надежду выйти на волю? Пулокондор?.. Хазианг?.. Лайтяу?.. Шонла?..

Нам вздрогнул и сам ответил на свой вопрос:

— Все может быть!

Нам понимал, это заключение будет для него самым тяжелым. Он встал, потянулся, сделал глубокий вдох, потом резко выдохнул воздух и зашагал взад и вперед по цементному полу, стараясь избавиться от мрачных предчувствий и свыкнуться с новыми обстоятельствами. Но эта куцая прогулка от стены до стены еще больше расстроила Нама, у него разболелись ноги, кружилась голова, грудь щемило все сильнее и сильнее от сырого холодного воздуха тюрьмы.

Да, Нам из Сайгона уже не тот, что прежде. Камера намдиньской тюрьмы внушала ему страх. Массивные, толщиной с руку, прутья железных решеток, просмоленные черные стены, даже тяжелые железные кандалы, надевавшиеся в знаменитых камерах А и Б — в карцере ханойской тюрьмы, не так пугали его, как здешние цементные полы, сырые и скользкие, тускло блестевшие под лучами луны.

Нам тяжело опустился на холодный, как лед, пол и прислонился спиной к стене. Мозг его был утомлен еще больше, чем разбитое, больное тело; у Нама хватило сил только на то, чтобы поднять затекшие веки и проводить помутневшими глазами лунные блики на стене. Из темноты один за другим выплывали призраки прошлого.

…Нам, совсем еще маленький, без отца, без матери. У него нет ни родных, ни близких, некому и позаботиться о нем… Он бродит по дорогам из города в город, нигде не находя постоянной работы. Он становится вором… вот он в тюрьме… в тюрьме… в тюрьме и еще раз в тюрьме… потом на каторге… он голова братвы… он женится на Восьмой Бинь… и вот, наконец, этот злосчастный день, когда он, больной и ослабевший от вечного курения опиума, бежит от легавых из Хайфона и его здесь, в Намдине, арестовывают прямо на улице.

Эти беззвучно проплывавшие образы, живые и яркие, сменяли друг друга с такой быстротой, что у Нама перед глазами закачались разноцветные круги. Стиснув зубы, он подложил под затылок руки, опустил голову и тяжело вздохнул.

Четвертый час…

Лунный зайчик переместился, наверное, на метр по скользкой стене, напоминая Наму о том, что уже очень поздно и что скоро его камеру затопит мрак, густой, как чернила.