Избранное

После того как все наелись до отвала, Баклажан произнес тост и торжественно объявил, какой повод заставил их приехать в Могиларово, возмутить покой могиларовских собак. Так, мол, и так, у вас товар, у нас — купец. Или, как говорится, у вас горшок, у нас покрышка. Покрышке нужен горшок, чтобы накрыть его, а горшок нуждается в покрышке, чтоб быть накрытым. Это, мол, святая истина. Так я говорю, сват Георгий?

Магическая сила слова была известна Баклажану не хуже, чем нам, современным писателям, он пускал его в ход, как самое надежное средство. Как всякий мастер, он не любил повторений. «У нас гвоздь, у вас доска, а на что годится доска без гвоздя?» Его сравнения были точны и неоспоримы, они передавались от поколения к поколению. И много лет спустя еще можно было услышать в нашем селе, как кого-нибудь называют «Янкова доска» или «Лазин гвоздь».

Мать моя отвернулась к стенке, словно Баклажан говорил непристойности. Она давно чувствовала себя горшком, которому дозарезу нужна покрышка, но тут не подала виду, будто рада тому, что покрышка нашлась, а стала строить из себя святую невинность. В те времена стыдливость и особенно невинность для девушки были чистый капитал, и мать не могла не продемонстрировать их наличие перед будущими свекровью и свекром.

Дед же Георгий не желал примириться с простой истиной о горшке и покрышке. Он любил во всяком деле ясность и заявил, что истина, которую нельзя увидеть своими глазами и пощупать рукой, — голая трепотня, вроде той, какую разводит дурачок Иванчо, что по целым дням слоняется из дома в дом и несет околесицу. Мол, даже коровий навоз — и тот цену имеет: его можно замесить с глиной, добавив мелкой соломы, и помазать земляной пол…

Дед Георгий недвусмысленно дал понять будущим сватам, что не собирается попусту языком молоть, и после столь деликатного предисловия многозначительно откашлялся и замолчал. Воцарилась минутная тишина. Все сидели будто воды в рот набрав. И тогда дед, почесав голое темя ногтем указательного пальца и оставив на голове пунцовый след — след глубокого душевного волнения, смело ринулся в атаку.

— Товар ваш, и мы ждем вашего слова, — сказал он. — Что же касается нас, то мы можем голыми руками взять девку и увезти домой.

— Глядите, как бы боком не вышло! — вмешалась Каракачанка. — Больно прыткие…

— Тогда ждем вашего слова!

Каракачанка назвала условия, дед и бабка переглянулись, и глаза у них полезли на лоб.

Мать не подозревала, что за нее заломят такую цену, она еще больше зарделась, на этот раз от счастья. В отличие от шкафа, например, или коровы, мы, люди, испытываем огромную радость, когда нас оценивают втридорога. И даже, пожалуй, принимаем высокую цену за подлинную меру счастья. Дед Георгий, заметив ее смущение, подал знак глазами, и мать вышла в соседнюю комнату. Она сидела там в потемках, и душу ее распирала гордость. Отец, который ее в грош не ставил, теперь запросил за нее три тысячи левов деньгами, годовалого бычка, две пары юфтевых сапог (для моего будущего дяди по матери, который потом подрос, а тогда был малолеток и мирно себе посапывал под домотканым одеялом), четыре золотые пендары и еще много всякой всячины — вещей первой необходимости.

У деда сперва мелькнула мысль встать из-за стола и с чувством достоинства удалиться восвояси, но он переборол врожденную гордость и в свою очередь полез на рожон. Мы, дескать, не какие-нибудь скупердяи, согласны на все, только вперед хотелось бы знать, какое приданое принесет в дом сноха! Вот, мол, в чем закавыка! Он так разошелся, что нарушил этикет: не дождавшись, пока его министр иностранных дел откроет стрельбу, дед сам послал снаряд, начиненный шрапнелью. Требую, дескать, дюжину овец, телку, четыре пары стеганых одеял, двадцать пять рубах, четырнадцать головных платков, десять пар носков, десять декаров — то есть гектар — земли (той, что возле кургана, поближе к нашему селу)…

Противник встретил выстрел спокойно, словно знал, что дед пальнул холостым. И впрямь, все остались целы и невредимы, снаряд просвистел над их головами и разорвался далеко позади, сразив какую-то жалкую мошку. Целых четыре часа обе стороны демонстрировали друг перед другом свою гордыню, ведя обстрел из разнокалиберного оружия. Но это в порядке вещей, люди всегда стараются выдать себя не за тех, кто они есть, вернее, выдают себя за кого-то другого. А уж мы, жители Добруджи, всегда были воплощением гордости и достоинства. Неудивительно, что у нас родилась поговорка про голое брюхо и пару пистолей, смысл которой иными словами можно выразить так: на брюхе шелк, а в брюхе щелк. У нас не переводятся люди, что ходят с подведенными животами, однако шапку ни перед кем не ломают. Приезжайте в Добруджу, вас встретят радушно, накормят, напоят, но ни один человек при встрече не снимет шапку. Мы снимаем шапки только перед покойниками, поскольку считаем, что только мертвые достойны такой чести.