Избранное

У деда Георгия была своя «разведка». Спустя десяток дней в наше село заявилась одна могиларовка — вроде бы проведать свою родню. Ей был дан строгий наказ во что бы то ни стало проникнуть к нам в дом и увидеть все своими глазами. Сведения, собранные ею в деревне, говорили далеко не в нашу пользу, но она, как истая сваха, решилась довести дело до конца — за это ей причиталась соответствующая мзда.

Если бы свахе удалось захватить нас врасплох, как было задумано, переговоры с Могиларово были бы прерваны раз и навсегда в самом начале: кавардак, который царил в доме бабки, не мог не броситься в глаза. Но Баклажан и тут оказался на высоте. Он знал своих собратьев по ремеслу со всей околии, да и накопленный опыт подсказывал, что нужно ждать посланца-соглядатая из Могиларово. Он был начеку, и могиларовская сваха при всей ее хитрости и изворотливости, сама того не подозревая, попала в западню, уготованную ей нашей контрразведкой.

Утром, ни свет ни заря, Гочо Баклажан примчался к деду и бабке и с порога закричал:

— Дядя Иван, тетя Надя! Из Могиларово прислали Каракачанку! Глядите в оба и притворяйтесь, будто ничего не знаете!

Предосторожности ради на этот раз Баклажан убрался мигом, дело обошлось без обычного в таких случаях угощения. Дед и бабка встревожились, но в их тревоге брезжила радость. Могиларовцы давали знак, что согласны вести переговоры при получении обнадеживающих вестей от своего гонца.

Первое, чем пришлось заняться, была, естественно, уборка дома. Дед и мой отец принялись расчищать перед домом снег, а бабка взялась за веник. Она знала, что вымести из дома мусор — дело не легкое, но реальность превзошла все ее ожидания. Трое сопливых огольцов — младших братьев моего отца, — которых бабка призвала на помощь, вывалили на помойку восемь ведер мусора. Смазав земляной пол глиной, замешанной с коровьим навозом, бабка застелила его выбитыми на снегу рогожами, налила в ведро горячей воды и позвала деда мыть голову. Дед мыл голову только на пасху, перед тем как отправиться в церковь, однако чрезвычайные обстоятельства заставили его встать на четвереньки перед корытом и подставить свою плешивую голову бабке. Бабка намылила ее огромным, с кирпич, и таким же жестким куском мыла, ополоснула двумя кружками воды и вытерла полотенцем. Глянув на своего благоверного спустя некоторое время, она с трудом узнала его. Дед преобразился до такой степени, что, надень он белую сорочку с галстуком, его смело можно было бы принять за сборщика налогов и даже за околийского начальника. Пуская в ход когда уговоры, а когда и силу, бабка в том же корыте искупала троих огольцов, что боялись воды как огня. Когда их головенки повысохли, бабка сунула им по ломтю хлеба и выпроводила из дому, чтоб не путались под ногами. Отец мой, однако, не отважился сесть в корыто — чего доброго, еще утонет накануне столь важного события в своей жизни. Предусмотрительно найдя себе работу на дворе, он ограничился тем, что вымыл руки снегом и вытер рукавами антерии. Как вы сами можете судить, посещение свахи вызвало подлинный переворот в гигиене семьи.

Деду предстояло пройти еще через одно испытание, совершенно ничтожное по сравнению с мытьем головы: бабка наказала ему зарезать курицу.

Битый час он без толку пытался заманить глупых кур в конюшню, посыпал пол кукурузным зерном. Когда наконец последняя курица вошла внутрь, дед закрыл двери и стал в потемках их ловить. Схватил одну, пощупал — она показалась ему слишком жирной, и дед тут же выпустил ее наружу. Поймал вторую, третью, четвертую… Наконец выволок из-под яслей и последнюю. На беду, она оказалась самой жирной. Но делать было нечего, дед скрепя сердце вынес ее на двор, зажмурился и свернул ей шею. Курица несколько раз перевернулась на окровавленном снегу и околела. Дед сжимал в ладони ее еще теплую голову и думал, что никогда не простит себе такое расточительство.

В это время бабка, вся в муке, с вымазанными тестом по самые локти руками, раскатывала коржи для баницы[8]. Это тоже было транжирство, которое дед перенес, собрав в кулак остатки воли. Но ничего не поделаешь: Каракачанка (эта «черная цыганка», как впоследствии окрестил ее дед) должна была убедиться своими глазами, что его семья в будни ест баницу и курицу под луковым соусом, а уж о праздниках и говорить нечего! Материальное благосостояние всегда было более убедительным средством пропаганды, чем самые красивые слова, бабка моя хорошо понимала это. При всем при том она была ярой сторонницей идеалистического мировоззрения — верила в бога и по воскресеньям ходила в церковь, правда, с немытой головой, в отличие от деда, который посещал храм божий только на пасху, но зато перед этим мыл голову.