Избранное

И вот дедушка, который сроду с ней не ссорился, теперь вдруг стал браниться почитай каждый день — то прогонял ее в поле, то звал, чтоб шла с ним, или пытался уйти на луг один, а однажды и в самом деле ушел и добрел-таки.

Мы глазам не поверили, когда он появился среди нас, а немного спустя прибежала и нанятая женщина, которую бабушка послала на поиски.

Бабушка ненадолго вышла в сад за домом, а дедушка в это время и исчез.

Однако это была последняя прогулка деда в милые его сердцу поля и луга. Там он вечером, выпив рюмку, запел с косцами:

Стар я, плох я,
бача грешник, —
не дождаться мне
дней вешних…[3]

Голос у него сорвался, на глазах выступили слезы. Он быстро вытер их и прервал певцов:

— Нет, не эту, ребята, давайте повеселее!

И начал сам:

Что мне мучиться из-за любви,
милой лучше я верну колечко…

Так оно и вышло, на другой день он и вернул его.

А тогда на лугу перекрестил, благословил всех нас, детей и чужих, — вдруг, мол, завтра бабушка его не пустит.

Ну да ладно — он все равно придет, сбежит из дома.

Не пришел, лишь посланец прибежал около полудня — «что-де прибрал их господь».

Накануне вечером мы его еле уложили в постель. Утром он порывался подняться с нами. Мы насильно, со скандалом, не позволили ему встать. Он обижался, — дескать, неужто он уже ни на что не годен, он ведь еще будет ро́бить, он еще в силах, или хоть воды нам принесет. Так-то, мол, мы, дети, платим ему за все; он еще и прикрикнул на нас, когда мы ненароком повернули его на левый бок, — мы-де для того и кладем его на сердце, чтобы он умер.

Господи, сколько слез было, уговоров, пока не убедили его, что, упаси бог, мы вовсе не хотим его смерти, а надо ему отдохнуть. Он согласился лишь тогда, когда мы пообещали назавтра утром взять его с собой в луга. Он притих, от радости прижимая нас к себе.

— Детки, мои детки! Да разве могу я… вы же еще не встали на ноги, не обеспечены, разве могу я умереть? Нет еще. Да еще вон Дюрко, Янко, Аничка, — и он перечислил всех младших, — сколько им всего надо, только я знаю.

Ночью он тяжело дышал, под утро забылся сном, если это можно назвать сном.

Работа в поле не ждала, да и день выдался погожий. Мы встали и, уходя, потихоньку прощались с дедушкой. Но плач детей и женщин разбудил его, и нам стоило большого труда убедить его, что мы прощаемся «покамест», мол, «в поле увидимся».

Он заявил, что непременно придет, а сам совсем уж задыхался.

— Наверное, воспаление легких у них…

С ним была бабушка; увидев до чего он плох, послала за священником.

— Выходит, я таки умру, а я ведь обещался пойти на луг.

— Это даст вам сил для пути… — напутствовал его священник, и бабушка пошла его проводить.

Дедушку ответ, казалось, удовлетворил, он лежал тихо, и лишь по тому, как тяжко вздымалась грудь, бабушка поняла, вернувшись, что жизнь еще не покинула его.

Она тихонько села у постели и стала молиться. Потом вышла ненадолго за дом, в огород, намереваясь вскоре вернуться взглянуть на него.

Она ведь тоже не могла и минуты усидеть без дела — вот и принялась полоть грядку. Задумавшись, замешкалась немного, а когда вбежала в дом, застала дедушку при последнем издыхании: он лежал посреди комнаты, в исподнем белье, но с сумкой через плечо, а рядом — топорик.

Он уже отходил, и пока бабушка созывала ближайших соседей, дедушка скончался.

И не успела еще вырасти второй раз трава на его могиле, как ее раскопали и положили к покойному нашу вторую мать, которая была нам настоящей матерью; и ее тоже лишь смерть оторвала от работы на благо своих детей.

Ради нас они жили, отказывая себе во всем, для нас работали без отдыха до последних дней своих, и пусть им будет пухом словацкая земля!

Перевод Л. Васильевой.

Привидение

Через деревню течет ручей, а вдоль него, петляя и перескакивая порой на другой берег, вьется дорога к дворам. Вся деревня словно смотана в клубок вокруг лавки с корчмой и деревянной школы, в которой учит деревенских ребятишек читать и писать по катехизису отставной солдат, беспутник и пьяница. Несколько новых крестьянских изб виднеется в стороне.

Среди них — изба Мацо Грбаня (у которого только-только первая жена померла, а он уж и вторую схоронил), стоит особняком шагах в пятидесяти — шестидесяти от остальных домов на нижнем конце деревни, у самой дороги, под горкой.

Изба деревянная, хлев тоже, но зато под избой со стороны дороги — каменный подвал.

Чуть пониже, за дорогой, — мельница с запрудой и довольно глубокий омут; здесь любят купаться школьники да и ребята постарше. Тут же конюхи купают лошадей, а хозяйки — поросят, — словом, это любимое место купания людей и животных, окруженное зарослями высокого ольшаника и густого ивняка.

Летом там стоит такой крик, свист и пение часов до одиннадцати ночи, что покойница первая жена Мацо Грбаня, «привидение» (о ней речь впереди), когда лежала больная, из-за этого шума иной раз не могла заснуть до самой полуночи.