Избранное

Воистину кедры — это мужчины леса. Свалившаяся шишка вдруг показалась мне скупой мужской слезой. Кедр растрогался — вот и капнула слеза и тут же впиталась в мох, спряталась. Так же и мужчины: они не станут, как женщины, плакать в три ручья, а лишь обронят одну-единственную тяжелую слезу, которую и не сразу заметишь.

Да, действительно, в этом кедре было что-то мужское. Я снова с уважением посмотрел на него. Потом случайно взглянул на стройную, белоснежную березку — она была чудесна. От набежавшего ветерка ее головка склонилась почти до земли, и листья один за другим падали на землю, словно рассыпалась связка янтарных бус. Она будто плакала, растрогавшись от призывного рева изюбря, и листья-слезы дождем капали на землю. Какое же у нее, наверно, жалостливое, чуткое сердце. Вот и моя покойница, чуть что — так же заливалась слезами…

«Да чего уж теперь-то себя изводить?» — подумал я. Рука невольно потянулась к кедровой шишке, но разгрызть орех я так и не смог… А было время, когда щелкал их не хуже белки. Непонятная грусть охватила меня и защемило сердце — это моя утраченная молодость снова забередила душу.

Говорят, что если съесть испеченный в золе желудок белки, то этой еды на целый день хватит. И не мудрено, ибо желудок белки — это то же, что горсть кедровых орехов, сытнее их ничего не сыщешь. Стоило мне подумать об этом, как я сразу почувствовал голод. Конечно, утром надо было как следует позавтракать. А теперь остается только терпеть, хотя я и мог бы без труда набрать не горсть, а целый куль орехов…

Сколько же лет прошло с тех пор, как я последний раз пробовал это лакомство? Десять?.. Пятнадцать?.. Нет! Почти тридцать лет. Верно, мой сын тогда был еще совсем маленьким. С тех пор я белок уже не бил, потому что дал себе тогда клятву: не убивать их больше… Как сейчас, помню точно такой же ясный осенний день и такой же могучий кедр, у которого я стоял. Словно и не было этих тридцати лет… Лишь один я неузнаваемо изменился с тех пор: зубы стали такие, что и сырой орех не раскусишь, на голове ни одного черного волоса, зрение никуда не годится, да и ноги до того отяжелели, что едва их передвигаю. А тогда двое суток без сна, без еды гнался я за стадом кабанов и не чувствовал усталости. Вот только проголодался сильно, хотя подкрепиться для меня тоже не составляло труда: белок в тот год развелось очень много, и подстрелить одну-две было проще простого. Остановившись, я тут же заметил сизую красавицу на вершине вот точно такого старого кедра. Она так быстро шелушила орехи, словно куда-то торопилась. Я не задумываясь направил на нее свое ружье, но она совершенно неожиданно закрыла мордочку лапками, словно моля меня о пощаде. Ну какой же охотник решится убивать такое существо? Вот и я опустил ружье. Закурил. Потом снова взглянул на белку, но она перескочила уже на самую макушку кедра. По всему видать, она не боялась меня: по-прежнему шелушила орехи. Выхода у меня не было, и я опять прицелился, однако она снова заметила это и выставила лапки вперед. Тут уж сердце мое дрогнуло. «Ладно, как-нибудь обойдусь без тебя», — подумал я. Мне вдруг вспомнился мой трехлетний сынишка. В тот вечер, когда я собирался на охоту, он играл со старшими братьями в камешки и вдруг обратился ко мне: «Папа! Давай поиграем в прятки!» Мне еще надо было хорошенько отдохнуть, и я попытался его отговорить, но в конце концов сдался, подумав: «Наверное, надоело мальчугану играть каждый день со старшими в волка и сурка, у него ведь и ровесников нет в нашем айле». Стоило мне согласиться, как он тут же забрался на кровать. Закрыл глаза своими смуглыми ручонками и говорит: «Папа спрятался, а я сейчас его найду». Потом убрал ручонки и радостно закричал: «Вот он, нашел я папу, нашел!»

Потому я и вспомнил сына, что эта белка точь-в-точь напомнила мне его игру в прятки в тот вечер. Она была такой же простодушной. Я в нее целился, а она, вместо того чтобы убежать и спрятаться, закрывала глаза лапками и, решив, что враг исчез, успокаивалась. Ее детское простодушие настолько тронуло меня, что я дал себе клятву никогда больше не убивать белок.

Должно быть, из-за нее-то я и разволновался тогда, подумав: «Может, в это время дети болеют и жена одна мучается с ними, переживает, а меня нет рядом». Нелегко все-таки приходится жене охотника: она по нескольку дней остается одна в доме, все заботы о хозяйстве и детях ложатся на ее плечи. Мне стало до боли в сердце жаль жену, да и соскучился я по малышам, и в тот же вечер возвратился домой…

Тридцать лет прошло с тех пор, и слава богу, что все эти годы я ни разу не целился в белок. Подумав так, я зашагал к своему Буланому. Невыносимо хотелось есть, и мучила жажда. Неужто я и дня теперь не могу выдержать без пищи? Вспомнилось, как хорошо было в свое время утолять жажду чистым горным снегом. Эта мысль придала мне бодрости, и остаток пути я преодолел легко. Мой старый добрый конь, как и в былые времена, спокойно стоял в лесной тиши, ожидая меня и чутко прислушиваясь к каждому шороху.