Избранное

…В тот летний день, как обычно, стреножил я его и оставил на лесной опушке, а сам поднялся на гребень горы выслеживать зверя. И вдруг в самый разгар охоты до моего слуха донеслось тревожное ржанье. Сначала я очень удивился: до сих пор не было случая, чтобы Серый заржал или фыркнул во время охоты. Когда я сбежал вниз, мой конь дрожал всем телом и, прядая ушами, со страхом глядел на отвесную скалу. Я стремглав вскарабкался туда и увидел крупного леопарда-ирбиса, приготовившегося к прыжку. Зверь неотрывно смотрел на свою беззащитную жертву и потому не заметил меня. Тут-то и сразила его моя пуля. Я попал ему в грудь, самое уязвимое место, но, несмотря на это, он все же прыгнул на Серого и не долетел-то всего метров пять. Как вспомню, так мороз по спине подирает. Когда я подбежал к Серому, мой конь весь содрогался, словно в агонии, а в глазах его стояли слезы. Дрожал он, конечно, от страха. Но слезы? Может, это были слезы обиды на меня, оставившего его одного в глухом лесу?..

«Эх Серый, бедняга! Тяжелые воспоминания вызвал ты у меня», — сказал я сам себе, заканчивая украшать его белоснежный череп. Потом повел своего Буланого к лесной опушке, привязал его к дереву, а сам пошел дальше пешком. В глухой чаще стояла мертвая тишина, только высоко над головой слышался ровный шум. Я ступал по мягкому мху, словно по ковру, устилавшему весь Хангай.

Помню сейчас, как китайцы за рога моего первого изюбря предлагали мне прекрасный ковер. Нам же позарез нужны были чай, мука, одежда. В результате из стоящих вещей приобрел я тогда одноцветные унты для матери и красивые узорчатые — для жены. Остальное взял мукой да чаем. А ковер мне в то время и не нужен был: у себя в Хангае я каждый день ходил по живому ковру, спал на нем, если ночь заставала меня в лесу. Он-то и приносил мне удачу: можно было пройти бесшумно сотню километров и остаться совершенно незамеченным. В молодые годы я ходил по нему, словно тот ирбис — ни одна ветка не хрустнула под ногами. Это сейчас уже ноги не те, и не всегда перешагнешь сухую, предательскую ветку на своем пути.

…А как теперь не хватает мне камусовых унтов, которые сшила Цэвлэ, когда была еще совсем молоденькой. До чего же они были мягкие и теплые… Я шел по лесу, словно возвращаясь в свою молодость.

Я подошел к ручью, который не раз вставал преградой на моем охотничьем пути. На осеннем ветру качался и шумел лес. Пожелтевшие листья берез блестели на солнце, словно слитки золота. Вот и бурелом, где я обычно делал привал в трескучие морозы… Как хорошо было сидеть у костра… Бывало, и прикорнешь, подложив под голову седло.

С горного плато донесся рев молодого изюбря, и тут же где-то недалеко сиплым голосом отозвался старый самец. Время гона кончается — голоса уже не те. В разгар гона от рева изюбрей дух захватывает.

Старики раньше говорили: кто услышит рев изюбрей, тому будет сопутствовать удача и уготована долгая жизнь. Я по себе знаю, как их рев пробирает до самого сердца, как кружит он голову. И пускай болтали злые языки, будто охотнику за его грехи суждена короткая жизнь — мне уже за шестьдесят, и свое я прожил. Десять лет я не слышал этот забытый, волнующий сердце призывный рев. Теперь он кажется удивительным, хочется слушать да слушать его без конца.

Я тут же срезал прутик и смастерил свистульку. «Раньше изюбри на мой зов обязательно прибегали, а придут ли сейчас?» — подумал я и стал вабить. Очень скоро на лесной опушке появился сизый красавец. Остановился как вкопанный, настороженно водя широкими ноздрями. «Смотри-ка, пятилетний изюбрь! Как же мне не узнать тебя, если в свое время я даже ночью безошибочно определял твой возраст», — прошептал я, и меня охватила гордость за свои молодые годы.

…Во времена самовластия и деспотизма человека готовы были живьем загнать в ад. Мне никогда не забыть тех двух суток, которые я провел в резиденции князя. В таком сложном положении я, кажется, ни разу в жизни не оказывался, но меня выручила тогда моя охотничья смекалка. Недаром же я с детства днями и ночами пропадал в лесу, изучая его обитателей.

Случилось это в один из летних вечеров, когда я вернулся домой после многодневной охоты. Меня весьма сердито встретил телохранитель князя нашего хошуна и, даже не ответив на мое приветствие, зло сказал: «Где же это ты пропадаешь, грешный убийца? Сейчас же поедешь со мной, князь вызывает тебя». Помню, как внутри у меня словно что-то оборвалось. В чем дело? Что такого я мог натворить, что даже сам князь вызывает меня?.. Наскоро попил чаю, сменил дэли и вышел из юрты, но ожидавший меня телохранитель еще больше удивил меня, сказав: «Возьми с собой ружье!» — «Не собирается ли князь моим же ружьем меня прикончить?» — подумал я.

Когда мы прибыли в резиденцию князя, телохранитель сразу же прошел к нему, оставив меня ждать в приемной. Вскоре он вышел и сказал: «Можно входить». Я тут же вскочил, открыл дверь и, упав ниц, трижды поклонился князю, дрожащим голосом приветствуя его. Он едва пошевелился в кресле и, нахмурив брови, сердито спросил: