Избранное

По дороге в монастырь Хандуумай вела себя смирно, не привередничала. На ее кроткие вопросы муж не отвечал, только поводил бровями да прятал дикие глаза. Но когда бэйсе, уставший от непрерывной болтовни супруги гулбы, уехал вперед, сославшись на необходимость подготовить все к их прибытию, Дунгар дал волю своему гневу. Даже вспомнить об этом было страшно. Это случилось под вечер, после переправы через реку Хурх, на дороге, ведущей к монастырю. Дорога шла в гору, и Цэрэнбадам, чтобы помочь лошади, спешился и пошел за телегой. И вдруг он увидел, как гулба тоже соскочил с ходка и бежит вдоль дороги. Воздев руки к небу, он кричал:

— Ах вы проклятые бабы! Выпили мою кровь, сожрали мою плоть, а теперь и опозорили навек! Погодите, вам это с рук не сойдет! Видит бог, всю жизнь для вас старался, а чем вы мне отплатили, чем?! Только крови на мою голову не хватает, и так род Дунгара оборвался, нет у меня сына!

Он вопил истошно, даже пена на губах выступила. Жена и дочь с ревом повисли у него на плечах. Видно, долго копил в душе гнев гулба. Никогда прежде не слыхал от него лама таких безобразных ругательств и богохульства…

Первые два дня Цэрэнбадам ночевал у ламы, наблюдающего за жертвоприношениями. А эту ночь провел под открытым небом, чтобы увидеть восход солнца. Какое же это было великолепное зрелище! Сперва лучи утреннего солнца окрасили в розовый цвет маленький храм у стен монастыря и постепенно залили крышу главного храма, заиграли на его высоких золотых ганджирах[25]. Весь монастырь лежал перед ламой как на ладони. Четко различались тропинки, ведущие к храму. Вот толпятся внизу богомольцы, пришедшие спозаранку, чтобы покрутить молитвенные барабаны и узнать судьбу. В северной части тоже храмы, поменьше, и тоже под золотыми кровлями, и еще — белые субурганы[26]. В южной размещаются школы богословия, медицины и астрономии. В северо-восточной части находится несколько храмов во главе с желтым храмом, посвященным объявлению бога. В самой южной части монастыря — хозяйственные постройки и юрты, где живут ученики. А вот и огромный хашан[27] Номун-хана. Во дворе — летний дом под зеленой крышей, перед ним кусты черемухи, чуть подальше — юрта для гостей, большая, удобная, еще дальше — амбары и другие надворные постройки. От острого взора ламы не укрылось, как от гостевой юрты отделились три фигурки и направились к воротам. Очевидно, семейство Дунгара спешило к утренней молитве. К главному храму уже со всех сторон стекались прихожане. Развеваются по ветру алые орхимджи. Сейчас ламы вознесут к небу молитвы — и отпустятся грехи людские. Этому стоит посвятить жизнь. Бурхан, бог, он могуч и велик, а человек ничтожен, как муравей. Внезапно в горле у ламы встал комок, он не понимал, что с ним происходит. Чойнхор, например, поддался греху и начал сеять вокруг себя горе. Не думаем, нет, не думаем мы о ближних, лишь о корысти своей, потому и чиним непотребное. Темен человек, темны люди. Одну женщину, явно иноземное отродье, двое мужчин между собой не поделили, двое, господин и слуга. Чойнхор наверняка будет мстить. И не миновать новой беды. Или взять бурят. Покинули они земли отцов в смутные времена, в разгар боев между белыми и красными. А ведь все сущее жаждет счастья. Однако мир и спокойствие утрачены, вместо них воцарились ненависть, ревность, зависть. И к победителю, и к побежденному одинаково приходит счастье, так сказано в священных книгах. Но всегда ли? И, усомнившись, лама принялся истово молиться.

Солнце уже залило всю землю, в его ослепительно ярких лучах сияли сотни ганджиров. Пронзительные звуки гонгов, труб-раковин оповестили о начале утреннего богослужения. Верующие заторопились, какими маленькими они кажутся с высоты!

Но лама не тронулся с места. Он сидел на корточках, опустив руки на колени, погруженный в горестное раздумье. Плечи опущены. Кроткое лицо, обветренное, обожженное солнцем, неподвижно, словно лик бурхана. «Одинок я на этом свете, — думал он, — ясно, я рожден, чтобы всю жизнь прозябать в бедности и одиночестве. Но все свершается по велению бога. Прожито уже немало. Если я буду молиться за других весь остаток моей жизни, не снизойдет ли на меня божья благодать после смерти? Да, отныне я пойду другим путем — путем, указанным свыше, чистым и светлым».