Избранное

Тоадер Поп вскоре добрался до дому. Ни его старая саманная хата, покосившаяся на сторону, ни его двор ничем не отличались от других домишек и дворов хутора. Только что хозяйство было чуть подобротнее. В теплом хлеву стояла у Тоадера корова, в побеленном известью свинарнике свинья, в небольшом крытом загоне три овцы. По двору взад и вперед бродил большой белый пес, обеспокоенный глубокой тишиною ночи.

Миновав черные, закопченные, слабо освещенные фонарем сени, Тоадер оказался в небольшой комнате с окнами на улицу, с земляным, плотно утрамбованным полом. По белым, словно молоко, стенам висели пестрые домотканые ковры и несколько фотографий в дешевых деревянных рамках. Блестел потемневший от старости потолок из толстых бревен. София сидела одетая у стола и при свете лампы читала книгу в толстом сером переплете.

Увидев Тоадера, она быстро поднялась и спросила:

— Пришел? — В ее несколько суровом голосе послышалось нечто вроде вздоха.

— Пришел. Добрый вечер, — отозвался Тоадер, окидывая жену ласковым, спокойным взглядом. — Почему не спишь?

— Тебя дожидалась. — Отвечала она просто, но голос дышал теплотой, словно согретый потаенным пламенем.

— Зачем? Я ведь сказал, что приду поздно.

— Тоскливо мне одной, не могу заснуть. Хорошо еще, книжки купил. Они мне нравятся. Купи еще.

София была статной женщиной и сейчас еще была красива. В сорок два года ее полные щеки были свежи, а в черных распущенных волосах, волной падавших на плечи, не было видно ни одного седого волоса. На лице ее лежала печать какой-то странной суровости. Словно человек отрешился от всех радостей жизни ради одной-единственной, и за нее он отдаст душу, перенесет все страдания. Особенно красивы были у Софии глаза. Она смотрела на мужа так внимательно и заботливо, как смотрят только самозабвенно преданные женщины. Сейчас, ночью, при слабом свете лампы глаза ее казались черными, а днем они были голубыми, почти серыми и ласково светились только тогда, когда были обращены на мужа. Чужие люди видели в них чаще всего холод и упорство. С тех пор как десять лет назад у Софии умер сын, вся ее любовь сосредоточилась на муже, который и в сорок пять лет был высок и строен.

Двигаясь быстро, с той естественной грацией, которая не бросается в глаза, София вынула из печки и поставила на стол глиняный горшок, аппетитно пахнущий чесноком, чугунный котелок с жареным мясом и картошкой, принесла из сеней кислую капусту. Они ели молча, только поглядывая друг на друга. За столом они никогда не разговаривали, так повелось еще с молодых лет. Но Тоадер чувствовал, что жена обеспокоена и напрасно старается скрыть это, делая равнодушное лицо и поднимая глаза лишь тогда, когда он на нее не смотрит. Тоадер не понимал ее озабоченности, не видел для нее никаких оснований, но ничего не говорил, считая, что все обойдется, как обходилось и раньше. Помимо воли на его суровом лице расплылась широкая светлая улыбка, смягчившая резкие черты.

— Что, София?

— Ничего.

— А меня, София, секретарем выбрали.

Жена взглянула на него в упор. Она была удивлена — таким тоном он еще не говорил — и испугалась. Как всякая женщина, полюбившая один раз в жизни и навсегда и стремившаяся сохранить свое счастье, София ревниво пеклась о своем домашнем очаге. Когда Тоадер был еще парнем, он любил Флоарю, старшую дочь Макарие Молдована, на чью красоту с изумлением заглядывались даже женщины. София не могла забыть этого и все эти годы опасалась ее, высокую, статную, с тонкой талией и мягкими, кошачьими движениями. В те времена Флоаря была кухаркой у Обрежэ, который жил по соседству с родителями Софии, и каждый день она видела, как Флоаря плавно склоняла гибкий стан, доставая из колодца воду, а потом несла полный кувшин или ведро. Тоадер тоже был в работниках у Теофила Обрежэ и каждый день наблюдал за Флоарей. София следила за обоими; она видела, какими жадными взглядами они обмениваются, знала, что по ночам они встречаются в саду, в густой тени от стогов сена, в то время как она в тоске по Тоадеру плачет в подушку.

Потом Тоадер вместе с другими парнями ушел в солдаты. Провожала их на станцию половина села. В толпе девушек и жен, братьев и сестер были и София и Флоаря. Среди шума и крика, среди песен и рыданий, среди прощаний и клятв Тоадер смотрел на Флоарю как безумный. Можно было подумать, что в отчаянии он выхватит нож и убьет ее. Флоаря с болью ловила его страстные взгляды и, заплаканная, казалась еще красивее. Прижавшись к стене, одинокая, смотрела на них София.