Избранное

Долго стояли они словно статуи, врытые в песок. Потом конь королевы дернул узду, повернулся и помчался прочь от гудящих вод. Грива его развевалась. Осаженный, он вскинулся на дыбы. Королева прижалась лицом к его шее и оглянулась на Иржика.

Тот был рядом. На островке твердой земли, поросшей чертополохом, они снова повернулись лицом к морю.

Она крикнула воде:

— Merry Christmas![56] — и помахала плетью.

Дорога к Гааге сначала была сыпучая, потом каменистая, в выбоинах, припорошенная снегом, потом шла вдоль дамбы, похожей на крепостную стену. Всадники снова останавливались над разбушевавшимся морем, усеянным звездами, изборожденным серебряными гребнями. Ветер нес им на губы соленые капельки.

Королева захлопала в ладоши радостно, как дитя.

— Вот оно счастье, Ячменек! — ликуя, сказала она и нагнулась в седле. Они поцеловались.

— Возьми меня к себе, — попросила королева, соскочила с седла, и он посадил ее перед собой на лошадь.

— Едем! Быстрее, быстрее… — говорила королева, обнимая возлюбленного.

Иржик пустил лошадь галопом. Лошадь, оставшаяся без всадницы, бежала следом.

Сбоку выросли причудливые тени неподвижных ветряных мельниц, черных и высоких. Крылья их были подобны перевернутым крестам, воткнутым в звездное небо.

Это были новые мельницы Схевенингена.

Иржик попытался освободиться от объятий королевы.

Сейчас, когда они возвращаются на люди, ей лучше сесть на свою лошадь, — шептал он ей.

— Нет, поезжай дальше, — приказала она.

Лошадь замедлила бег. Они въехали на улицу с низенькими домами. Из труб подымался дым. Окна светились.

На дороге, в полосе света стоял человек без шапки с длинной белой бородой. Лысина его блестела.

— Аминь, аминь, узнаю тебя, Елена, навлекшая бедствия на ахейскую землю! — обратился он к королеве на латыни. — За твои грехи была сокрушена Троя! Узнаю тебя, жена Потифара! Ты сидишь на кобыле и обнимаешь Иосифа Египетского, надеясь, что ночь укроет твой блуд. Но сказал господь: «С женой ближнего не согреши и не допусти, чтобы кто из семени твоего был проведен сквозь огонь идола Молоха!»

Королева разжала руки на шее Иржика и соскользнула на гальку дороги.

Как кошка подкралась к обличителю и остановилась, ощетинившаяся. А старик все возвышал голос:

— Ты оскверняешь святой вечер! Иезавель была чище тебя!

Она подождала, пока он договорит.

Старик выкрикнул:

— Проклятие роду твоему!

Она прошипела:

— Ты кончил?

Старик ответил:

— Да.

Тогда она взмахнула плеткой и хлестнула его по лицу. Старик с криком отшатнулся, закрыл лицо руками, пальцы его залила кровь.

Королева громко засмеялась и вскочила на свою лошадь.

— Поехали! — приказала Иржи и прижалась к нему боком.

— Беглый католический священник, — сказала она брезгливо. — Стал протестантским проповедником, снова бежал, а теперь вот бродит здесь как нищий, ждет смерти и проповедует покаяние. Я могла бы бросить его в тюрьму. Сегодня же! Но не сделаю этого. Нынче канун рождества сына божьего!

До самого дома те Вассенар они не сказали больше ни слова. У ворот она позвала Иржика на рождественский ужин. Будут гости, которых нельзя было не позвать: господин Плессен с супругой, доктор Габервешл{168}, чех, доктор Румпф, болтливый и пьяный, противный Камерариус и еще более противный Нетерсол. Она хочет, чтобы Иржик сидел против нее. И Хайни это будет приятно.

Но Иржик попросил разрешения остаться одному.

— Сердишься? — спросила она.

Он промолчал.

Она приказала отвести коней в конюшню и ушла, похлестывая себя по ноге плеткой.

8

На новогодний ужин Иржик пришел. Стол был накрыт в зале аудиенций.

Там был Хайни, который завтра уезжал с Плессеном в Лейден. Он не знал по-чешски ни слова, хотя его и именовали принцем чешским. Хайни жаловался на раннее вставание и строгую дисциплину в лейденском училище. Мальчик просил, чтобы родители вызвали к нему в Лейден из Бранденбурга братьев Карла Людвига с Рупрехтом и сестру Елизавету. Мориц еще маленький, но с тремя старшими ему было бы веселее, раз уж они не могут быть все вместе у отца с матерью.

Это было ему обещано.

За столом сидели старшие Плессены, пфальцский доктор Румпф и чех Габервешл, рассказавший Иржи о хронике чешской войны, которую он пишет на память потомкам. Иржи поведал соотечественнику о том, какие мысли навеяла ему карта Моравии, составленная Яном Амосом Коменским.

— В вас говорит солдат, — возразил доктор.

Лорд Карлтон, сидевший рядом с Фридрихом, который много ел и пил, поднялся с бокалом в руке и произнес тост за присутствующего чешского короля. Фридрих поблагодарил и предложил тост за своего шурина и друга, короля английского Карла Первого. Френсис Нетерсол в своем тосте вспомнил умерших в минувшем году покровителей — короля Якова и принца Морица Оранского. Все встали в знак почтения к их памяти. Леди Карлтон прослезилось. В залу привели принца Эдуарда, который поцеловал отца и мать. Принесли и принцессу Генриетту Марию. Свечи сияющей люстры испугали малышку, и она громко расплакалась. Ее унесли, вслед за ней ушел и Эдуард.

Иржи сидел в самом конце стола, лица королевы он не видел, но чувствовал, что она не в духе.