Все это происходило ранним утром.
Вечером граф Матес сидел в подвале магистрата за столом вместе с диким Иллоу, который отнюдь не выглядел диким, а, напротив, был тих как ягненок. Сидел с ними и канцлер Турна, Иржи из Хропыни, и два молодых валленштейновских капитана из полка Шафгоча.
— Если я в плену у герцога Фридландского, то я согласен быть пленником, но предателем я не буду! Я готов положить свою старую голову на плаху. Пусть меня пошлют в Вену. Но подписывать я ничего не буду, — раскричался Турн.
Дикий Иллоу проблеял что-то кротко, как ягненок.
Стольники в расшитой галунами одежде подавали жареных куропаток и венгерское вино. Господа принялись за еду. Начался настоящий пир. Иржи не хотелось есть. Господин Иллоу посмеивался над ним. Он сказал:
— У дукатов, вина и еды происхождение роли не играет.
Он хотел сказать, что деньги врага не пахнут, а вино пахнет одинаково, из чьих бы подвалов оно ни было.
Куропатки перебегают с одного поля на другое, а когда они на тарелке, не видно, кто в них стрелял, друг или враг.
— Куропатки — любимое блюдо нашего serenissima[124]
генералиссимуса, — заметил капитан Лёве из полка Шафгоча.Турн не переставал хмуриться. Но пил все время большими глотками. Наконец он отер усы и сказал:
— Так что вы, собственно, от меня хотите, господа?
— Мы хотим, согласно приказу генералиссимуса, немедленно отпустить вас из плена.
— А другие офицеры?
— Другие офицеры не являются личными друзьями господина герцога.
— Что станется с полковником Дуваллем?
— Это мы увидим позднее.
— А чешские дворяне?
— Не так их уж тут много, как кажется. Пана канцлера мы отпустим с вами.
— Значит, я свободен. Спасибо. Я уезжаю, — Турн тяжело поднялся.
— Еще минутку, — сказал господин Иллоу. — Вам надо кое-что подписать!
— Я ничего не стану подписывать! Я не подпишу заявление, что впредь не буду сражаться против императора!
— Сражайтесь, сколько вашей душеньке угодно, господин генерал-лейтенант! Нам нужно от вас совсем другое. Это касается не вас, а ваших гарнизонов в Силезии. Прикажите им сдаться!
— Я должен им приказать капитулировать? Но ведь это насилие!
— Как хотите… Тогда мы повезем вас в Вену.
— Протестую, протестую! — кричал Турн, но уже брался за перо. Иржи умолял его не подписывать.
— Тебе что, мешает, что я еще ношу голову на плечах? — с бешенством проорал Турн.
Иллоу снова заблеял:
— Вы попались, господа! И вы тоже в ловушке, господин из Хропыни! Mitgefangen — mitgehangen![125]
— Ладно, я подпишу эту вашу бумажку, — произнес наконец Турн небрежно. — Все равно меня никто не послушается. Мои полковники будут сражаться! И я бы сражался, если б вы предательски не напали на меня. Обещали одно, а поступили по-другому! Иржи, успокой свою совесть! Все это маневр, все — ложь и каждый договор — это подвох!
Граф Турн снова выпил и подписал приказ, чтобы гарнизоны в Легнице, Глогуве, Ополе и в Бжеге, а также в Свиднице, во Вроцлаве и во всех других местах сдались Валленштейну, потому что нельзя зря проливать христианскую кровь, а саксонцы отступили, покинув нас и бросив на произвол судьбы.
— Позор неверным союзникам! Да здравствует мир!
— Теперь мы можем расстаться, — миролюбиво заявил дикий Иллоу. — Наши трубачи разнесут, господин генерал-лейтенант, ваш приказ по всем вашим гарнизонам!
— Мои полковники поймут, что я подписал приказ со связанными руками, — забормотал Турн.
В собственной карете выехал граф Турн на рассвете по лужицкой дороге. Он все говорил и говорил:
— Все это маневр! Теперь император поверит, что Валленштейн не предатель. Оксеншерна поймет, что капитуляция в Стинаве была разумным актом, политически правильным! Гарнизоны, попавшие в плен, перейдут на службу к Валленштейну и с ним вместе перебегут снова к шведам. Мы ничего не потеряли. Может быть, только на время — воинскую честь. Но что значит воинская честь, если мы таким образом заполучим чешского короля?
— Я многому научился за эти годы. Но этого понять не могу.
— Валленштейн — наш последний козырь, Герштель! Не будем спрашивать, какой он масти. Лишь бы он побил императорскую карту!
В Котбусе Иржи покинул Турна и направился в Дрезден. Граф Турн поспешил к Бернарду Веймарскому во Франконию. Оттуда он хотел снова начать переговоры с Валленштейном.
В одном Турн оказался прав: не все шведские гарнизоны перешли по его приказу к Валленштейну. Сдалась, правда, Легница и был взят Глогув. Но держалось Ополе, оборонялся Бжег и защищался Вроцлав. Еще целый месяц Валленштейн с пышной свитой пробыл в Лужице. Он занимал город за городом, вытесняя оттуда саксонцев. При этом он вел переговоры с Арнимом. Силезский маневр остался маневром, маневром был и лужицкий поход, кончившийся отходом валленштейновских войск в Чехию. Шведы были довольны, что Валленштейн не пустился за ними по Одеру на север.
Господин Дувалль бежал из валленштейновского плена. Собственно говоря, его также отпустили на свободу, как и Турна.
11
Иржика, чешского канцлера при Турне, допросил сперва полковник Нильс Карлсон. Он бросал на Иржика уничтожающие взгляды и без устали повторял: