Избранное

А Фолтын все-таки решился и спросил:

— А для тебя, пан король, барщину не будем отбывать?

— Не работали вы ни на мельника, ни на кузнеца, ни на плотника, ни на сапожника, ни на кого из тех, кто земли не имеет. И на меня работать не станете. У меня тоже поля нет. Но я буду вашим судьей, как библейский Самуил.

Мужики все еще не понимали его. Поняли только, когда он сказал:

— Выходите, пан староста, к народу на площадь и объявите, что вернулись праведные времена, никто не возьмет сыновей их и не заставит их пахать борозды для господ и жать хлеб, делать для них оружие, утварь воинскую и чинить им колесницы. Никто не заберет у вас дочерей, чтобы сделать их кухарками и служанками в замке. Никто не отберет поля вашего и прудов ваших, чтобы отдать их своим прислужникам. И никто не будет взимать с вас десятину с засеянного, чтобы отдать ее своим лакеям и слугам. Никто не отнимет у вас цвет вашего юношества, чтобы использовать для своих замыслов, и не будете вы сами прислужниками господскими!

Все вскочили и радостно понесли пана короля на руках по ступеням наружу и просили его, чтобы он свою речь повторил всем, кто еще не слышал. Он заговорил снова, и все поняли, что исполнилось то, о чем никто из них и мечтать не смел.

Бабка Кристина крикнула:

— Пан король, ты нас охраняй и суди, а мы тебя будем кормить досыта и поить и в лучшие одежды наряжать.

Засмеялся счастливый король Ячменек.

— В замке ты будешь жить, — кричали ему, и пан король только молча кивал головой.

Было далеко за полдень, и тени удлинялись. Вдали голубел Гостын.

И был положен завет между королем и народом.

И снова присягали на верность — народ королю Ячменьку, а король народу.

Королевскими советниками стали староста Паздера и все члены управы. Шведских коней — числом двадцать два — разделили между молодыми крестьянами, досталось и Лойзеку, так же поступили и с захваченным оружием. Крупный и мелкий скот из епископского хозяйства крестьяне разделили, согласно количеству членов семьи и размерам хлевов. Что не уместилось в их хлевах, осталось в поместье под общим присмотром. И господская упряжь, повозки, все сельскохозяйственные орудия. До захода солнца за лес Скршен не осталось в Хропыни ничего, принадлежащего епископу.

Пана короля спросили, не послать ли послов к заржицким, жалковским и плешовским, чтобы и они у себя поступили так же.

— Пусть сами решают, как им быть. А известить их нужно!

Ночью пан король и члены управы заседали в маленькой замковой зале и совещались, как лучше закончить жатву и укрепиться против врага.

— Наш враг не только швед, — запомните это. Враг и епископ со своим братом-императором.

— Выходит, мы воюем и против императора? — озабоченно спросил Паздера.

— Император хочет извести нас, а мы должны извести его! — ответил Иржи, как говаривал покойный граф Турн.

Он встал, подошел к окну и указал рукой:

— Видите огни далеко в полях на севере по дороге к Заржичи, на востоке к Бржесту и на юге в Плешовцу? Это у костров на карауле наше войско, наши новые рейтары! Они сторожат спасенные снопы! Не отдадут их ни шведу, ни епископу. Настали новые времена!

Потом староста Паздера приблизился к пану королю и шепотом попросил прощения за то, что так долго держал его взаперти.

— Мы боялись, чтобы тебя не увели у нас, а теперь ты сам ведешь нас бог весть куда…

— По тому пути, который указан в Писании. А ведь ты, староста, как я приметил, искушен в Писании!

Они совещались до рассвета, у ворот их охраняла стража.

О таком восстании говорил когда-то на собрании чешских панов пан Эразмус Чернембл и писарь Дивиш, гетман четвертого сословия. Не захотели к ним прислушаться ни пан Вацлав Вилим из Роупова, ни пан Будовец, ни остальные. Не понял их и король Фридрих.

— Я не принес вам мир, — сказал король Ячменек. — Придется отбиваться с двух сторон. Но ваша земля будет родить, и Гана будет мирным островом в океане войны.

Он говорил подобно Яну Амосу Коменскому, чью пророческую книгу, должен был перевести когда-то Густаву Адольфу, но не успел, потому что король был убит в сражении.

Когда солнце снова взошло над лесом Расиной, он выехал на поле близ Заржичи. У пруда Гетман пан король наблюдал за жатвой. Он смотрел на несжатые и волнующиеся, подобно молодой женской груди, нивы. Росой сверкали луга под лесом, и пахло тимьяном. Кобылка Березка паслась в траве, и зубы ее поскрипывали, будто серп, срезающий стебли. Девушки в платочках, окрашенных в шафране, пели и рассмеялись, завидев пана короля с волосами цвета спелого ячменя.

— Гей, пан король, будем танцевать? — кричали они ему.

И он отвечал:

— Будем.

7

Никогда еще на хропыньских полях не было такой веселой жатвы. Но для танцев времени не хватало.

Пан король задумал превратить Хропынь в военный лагерь. Он сел за стол вместе с членами управы и принялся чертить на нем красным мелком линии, кривые и прямые, квадратики и кружки. И объяснял: