Избранное

Как камень с ее сердца сняли. Сейчас она хотела одного: чтобы снегопад продолжался подольше.

В начале пятого разбудил жену Николай.

— Накинь, Надя, платье, обыск, только не волнуйся, ничего не найдут, — успокоил он ее.

Теперь и Надежда Кондратьевна услышала негромкий стук. Николай открыл дверь. Всю кухню заняли городовые. Застучали еще чьи-то шаги на крыльце. Городовые молча расступились, пропустив исправника, Соцкого и шпика в штатском.

— Имеем ордер на обыск, — буркнул Колобнев.

Соцкий, городовой и понятой отправились в малый дом и в сарай. Двух городовых Колобнев послал на чердак, в ребячью, на кухню. Сам вместе со шпиком производил обыск в большой комнате. Они прощупали матрас, затем Колобнев выбросил белье из комода. Шпик озабоченно стеком простукивал пол, стены, с табуретки проверил потолок, ничего не нашел подозрительного.

— Пошарь там, — приказал Колобнев, показывая на портреты Николая и Надежды Кондратьевны, висевшие рядом на стене.

Шпик резко дернул за портрет Надежды Кондратьевны, сорвал гвоздь, по обоям скользнул и упал на пол газетный сверток. Развернув его, шпик ахнул:

— Списки!..

Колобнев взял находку. «Наконец-то. Партийные взносы. Вся Сестрорецкая социал-демократическая организация, — радовался он про себя. — Долго полиции не везло, подсылали на оружейный занесенных в черный список с Патронного, Лесснера — и толку никакого, как клеймо было у них на лбу, дальше кооперативной лавки и похоронной кассы их не пускали».

Подпирая плечом шкаф, Николай с застывшей в глазах усмешкой наблюдал за полицейскими. Те разглаживали захватанные, в масляных пятнах листки, складывали на стол, придавливали чугунной подставкой.

— Батька твой обучался грамоте у солдат инвалидной команды, а что выделывает. Слышали — сборища происходят в его доме на Никольской, догадываемся, чья лодка ходила в Финляндию, а с крючка все срывается, лис он настоящий, ты же — сущий карась — угодил прямо на горячую сковородку, — Колобнев, повелительно постучав по спискам, продолжал: — Доигрался с огнем, на себя пеняй.

— С подобным рвением, господин исправник, настоятеля и причт Петра и Павла в социал-демократы внесете, — сказал Николай и шагнул к столу.

Колобнев, выпятив живот, загородил ему проход.

— Жертвователей чохом в социал-демократы определили, — продолжал Николай. — Присовокупите и Александру Федоровну, императрицу! Следуя примеру величайшей отзывчивости и доброты августейшей попечительницы, принимали и мы, старосты, пожертвования. Деньги по спискам собраны на бедность и лекарство чахоточным мастеровым, инвалидам русско-японской войны. От подписей никто не откажется. За человеколюбие в России пока еще не сажают.

Колобнев растерянно уставился на листы: подписи и кресты неграмотных, — а если эти гривенники, двугривенные и верно — пожертвования на бедность?

— Пушкаришь. — Колобнев повысил голос: — Крепость на долгие годы выхлопочу.

— В Евангелии сказано: делись чем можешь с ближним, — потешался уже открыто Николай над исправником.

Городовой вынес из маленькой комнаты связку книг:

— Под матрасом схоронено.

— «Настольная книга для народа», «Спасение души в трезвости», «Русское богатство», — называл Колобнев, перебирая книжки, погрозил кулаком: — В батьку и деда пошел.

— В свою фамилию, — дерзко уточнил Николай, — в оружейников Емельяновых.

— Будь моя воля, без деликатности упрятал бы в Сибирь по двенадцатое колено Емельяновых, дома сжег, пепелище отвел бы под чертополох, — разгорячился Колобнев.

— Дома Емельяновых не одну бурю и грозу выстояли.

«Этот Емельянов куда опаснее батьки: умен, хитер и дерзок, — злился про себя Колобнев. — Обыск ничего не дал. Кто-то, видимо, предупредил…»

Ушли полицейские, Надежда Кондратьевна уложила спать малых сыновей. Санька сложил белье, расставил на комоде безделушки. Николай молча прибил гвоздь, повесил портрет жены и поправил свою собственную фотографию.

— Можно, Надя, и спать…

Надежда Кондратьевна внезапно пробудилась — Николая не было рядом. Надвинулся страх: увели. Такое бывало, сколько людей втихомолку забрали. Она вскочила с постели и замерла: в щель под дверью пробивался свет из кухни. Открыла дверь, — муж хозяйничал, готовил пойло корове, сыпал муку.

Делал он это нескладно. Надежда Кондратьевна взяла у него кулек, ловко размешала подсыпку, сняла с гвоздя полушубок, Николай отобрал, повесил на место.

— Поваляйся в постели, скорей выгонишь хворь, — сказал он, — сено корове я задал.

В следующую ночь Николай снял с деревьев винтовки, перенес в сарай, вычистил, смазал. Завтракали, когда пришел связной с Выборгской стороны. Николай крепким узлом связал две винтовки, предупредил:

— Сидеть с ними неудобно, почаще курить выходи в тамбур.

В тот же вечер остальные винтовки были отправлены в Москву.

Недели через полторы Соцкий с младшим городовым навестили Емельяновых.

— Квартира, Емельянов, тебе приготовлена казенная с отоплением, освещением, — объявил Соцкий. — Можно взять смену белья, расческу, деньгами три рубля, а сухари баба принесет.