Избранное

Вчера Емелька бегал по пыльным улицам родного села Кутнова босой, в домотканых штанах и рубахе. Сегодня на нем тройка — не своя, чужая; но, наряжаясь, он сказал: «Диву даюсь, как влитая». Его не беспокоило, что сапоги с лакированными голенищами больше на три номера. Пусть на нем надето все, чуть ли не до исподних, козлодумовское, зато сейчас он всем богачам в уезде почти что ровня. Вон он, Емельян Фомич, важно, по-хозяйски развалился на стуле во втором этаже перворазрядного трактира «Дунай», куда мужиков без достатка и на порог не пускали. А он без опаски занял излюбленное место пристава и не торопясь прихлебывает чай с блюдечка. Емельян Фомич решил вдосталь насладиться чайком. Перед ним на столе блюдечко с ломтиками лимона, связка баранок и жестяная коробка ландриновского монпансье. Сам хозяин трактира, Дормидонт Савельевич, бочонком выкатился из-за буфетной стойки, вытирая вышитым полотенцем потную шею, подсел к Дерябину:

— Встречаешь?

— Ага, — буркнул Емельян Фомич, по-детски, с причмокиванием, обсасывая леденец.

— Дочку?

— Ага.

— Выросла, а давно ли, помнишь, в Кутнове твоя игрывала с моей Сашенькой в классы.

Маленькие бесцветные глазки на лоснящемся от жира лице выражали жадное любопытство.

— Сказывает народ, твоя кровинка выбилась в люди…

— Ага, — продолжал куражиться Емельян Фомич.

— Барышня городская, сынки господские к ручке прикладываются, — не унимался Дормидонт Савельевич, — не ровен час, приглянется дворянину, разоденет ее в шелка и бархаты. Кутновские сказывают: душа у Вареньки добрая, глядишь, и порадует родителя «катенькой» на праздники, а может, и тыщу-другую отвалит. Питерские богачи счет потеряли деньгам.

Емельян Фомич промолчал. Так обычно поступал его сосед Игнатий Иванович Козлодумов, первый купец в губернии. Бывало, придут мужики к нему на поклон, нужда разная: у одного последнее лукошко муки, у второго в избе крыша прохудилась, у третьего баба простыла на болоте, собирая подснежную клюкву, хвороба приковала к постели, доктору бы городскому показать… Люди рассказывают про свои горести, а Игнатий Иванович молчит. Угадай, о чем он думает: осуждает их бедность или жалеет? Постояв, переглянувшись, мужики продолжают еще жалобнее про свои беды. А он молчит. Ждет, чтобы попрошайки душу вывернули. Почему бы и ему, Емельяну Фомичу, сейчас не покуражиться над трактирщиком? Змей подколодный, не упустит удобного случая кольнуть.

— Вашими бы устами, Дормидонт Савельевич, да мед пить, — наконец проговорил Емельян Фомич. — Какой родитель не пожелает дочке по всем статьям исправного муженька? Не от зависти — от уважения к фамилии вашей скажу, что моей Вареньке далеко до Сашеньки. На вашу-то сам земский начальник вид имеет. Авось смертушка скоро приберет его вечную хворобушку. Вот он и вдовец.

Дочь трактирщика года два назад с земским начальником прижила ребенка. Спасаясь от срама, Дормидонт Савельевич снес внучку Наташу в управу. Подкидыша отдали на воспитание в крестьянскую семью.

— Бог даст, глядишь, и породнитесь с дворянином.

В другое время Дормидонт Савельевич цыкнул бы на Емельку, а тут заставил себя улыбнуться. Позволил себе лишь самую безобидную колкость:

— Моя дочка хлеб дарма не ест, ей муж и из простого звания гож; а твоя теперь, поди, корову не подоит, ведра воды не поднимет из колодца. Питерка! Учительша! К господам вхожа.

Ненароком взглянув в окно, Емельян Фомич увидел начальника станции.

— Пора и мне на вокзал. — Емельян Фомич кивнул на окно, не торопясь сунул коробку монпансье в карман, перекинул через руку связку баранок и пробасил:

— Варвара Емельяновна учит грамоте сынка санкт-петербургского купца первой гильдии Гаврилова, до крестьянства ли ей?

С прошлогодних летних каникул при людях и даже в разговоре с женой Емельян Фомич называл дочь только по имени-отчеству. Но в старании показать Варю избалованной городской барышней Емельян Фомич иногда чернил дочь, а она по-прежнему была проста с земляками и трудолюбива. Прожив несколько лет в Питере, Варя не разучилась доить коров, печь хлеб, париться в русской печке. В любом крестьянском деле не отставала она от своих сверстниц. Прошлым летом, вскоре после приезда Вари на отдых, кутновские мужики отправились делить покосы в Ручьях. А перед самым выходом за какую-то услугу по женской доброте сиделица поднесла Вариному отцу сороковку. Закусил он корочкой. Погода же выдалась солнечная, безветренная, его разморило, ткнулся он в кусты и захрапел. А Варя тащила жребий за отца, по-мужски отмерила пять косовищ на заливном лугу, повязала платочком голову и пошла от изгороди, только сталь посвистывала, широкая шероховатая дорожка будто гналась за нею. Уж на что жаден к работе кривой бондарь, и то отрывался полюбоваться на учительшу.

Если бы Емельян Фомич и видел, как дочь косила у ручья, где травы что овсы, то все равно бы не похвалил. Соседство с Козлодумовым испортило его, убило в нем любовь к земле. Уже много лет убогое его хозяйство ведет жена Надежда Петровна. А сам он угодничает перед богатеями, живет надеждой открыть лавку и записаться в купцы второй гильдии.