Избранное

Варя смирилась с мыслью, что и в Малом полустанке придется почаевничать. Прошлым летом местный богатей Грошкин так напотчевал ее отца, что от него за версту несло сивухой. Но нынче не к Грошкину тянуло Емельяна Фомича. У того дела пошатнулись: зять отсудил маслобойный завод, а мороз выхолодил яблони. На весенней ярмарке земский начальник не подал Грошкину руки.

Подъезжая к селу, Емельян Фомич раздумывал, как сподручнее объехать усадьбу разорившегося купца. В Малом полустанке есть люди и побогаче, вот хотя бы Опенкин. Старик с размахом. По весне десяток барашков подарил молодой цыганке. А за что? Хорошо погадала. Цыганка словно в воду глядела: Опенкин неожиданно получил наследство — триста десятин мачтового леса на Псковщине.

Дом Опенкина стоял у развилки дорог, мрачный, на позеленевшем фундаменте из дикого камня. Нежилой вид придавали ему окна в нижнем этаже, прикрытые тяжелыми ставнями. В цокольной части находился магазин; в нем можно было купить костюм, шнурки, банку гуталина, круг копченой колбасы, голову сахара и медицинскую пипетку. Лишь только коляска поравнялась с домом Опенкина, Емельян Фомич молодцевато спрыгнул и принялся подтягивать хомут. Громкие жалобы на худую супонь, очевидно, услышали в доме. Во втором этаже распахнулось окно, как в расписной раме показался старик. По одутловатому лицу, редкой бородке, голове, подстриженной под скобку, Варя догадалась, что перед ней хозяин и благодетель Малого полустанка. Опенкин был в сатиновой синей рубашке, табачного цвета жилете, на животе, выгнутом коромыслом, повисла массивная золотая цепочка.

— Питерку везешь? — спросил Опенкин. — Насовсем или на побывку?

— Погостить, — отозвался Емельян Фомич, каблуком стягивая клешни хомута. — Всю зиму учительствовала, готовила сынка петербургского первой гильдии купца Гаврилова. Они-с, уезжая на Рижское взморье, желали увезти и Варвару Емельяновну. Едва отбилась. Шибко соскучилась по родным местам.

Намек, что Варя вхожа в дом Гаврилова, хорошо известного в купеческом мире, оказал магическое действие на негостеприимного Опенкина. Он как будто провалился в комнату, а спустя несколько секунд снова появился у окна, успев надеть пиджак:

— Фомич, зашел бы с дочкой. — И сразу же обратился к Варе: — Дом наш чистый, а чаек, скажу, у меня заваривают отменно. Заодно и расскажете нам, медведям, питерские новости.

Варя, не слезая с коляски, поклонилась:

— Чаевничали у Дормидонта Савельевича.

— Чашечка с вишневым вареньем не в тягость. Да и лошадку слепень измотал, о бессловесной животине и бог велел заботиться. — Опенкин высунулся в окно: — Никитка, где ты, дьявол?

Варя ожидала увидеть подростка, а из хлева испуганно выскочил высокий старик — босой, в холщовых штанах и рубахе без пояса. На седой лохматой копне молодцевато держалась выгоревшая солдатская фуражка.

— Напои кобылу. Скажи Семеновне, что я приказал насыпать торбу овсеца с хуторской земли.

— Слушаюсь, напоить кобылу, насыпать овсеца! — по-солдатски отчеканил Никитка.

Никитка оттеснил Емельяна Фомича от коляски, вмиг выпряг лошадь и, громко причмокивая, повел ее к реке. В это время из дома выбежала девушка с никелированным самоваром и юркнула в овраг, а на крыльце показался Опенкин, добродушно оглаживая живот:

— Не обессудьте, милости прошу.

Емельян Фомич хозяйски осматривал, ощупывал коляску. Варя без отца не решалась войти в дом. Она привстала на носках, слегка притянула нависшую над забором ветку акации. Опенкин пригнул чуть ли не до земли макушку дерева и с купеческой щедростью предложил:

— Коли пожелаете, прикажу вырыть и посадить перед вашим окном.

— Благодарю, зачем сад разорять?

За столом, потчуя гостей, Опенкин с нескрываемой завистью посматривал на Варю. Емелька Дерябин — голытьба, в порядочный дом на порог не пускают, а вот дочка — образованная барышня, и притом хороша.

В доме Опенкина водку пили стаканами. Варя натерпелась от пьяного отца. Нехороший он во хмелю, придирчив, заносчив. Все горечи, обиды, скрывавшиеся годами, в один момент выложит. Скандал мог произойти и здесь. На Варино счастье, в лавку привезли товар, а ключ от кладовых Опенкин никому не доверял. Удобный был повод распрощаться.

Верст семь проехали не разговаривая. Емельян Фомич несколько раз затягивал свою любимую песню про разбойника Чуркина; пропев первую строфу, сбивался и ругал кобылу, затем снова начинал: «Среди лесов дремучих разбойнички идут».

Остальную часть пути Емельян Фомич едва держался на ногах и все-таки по-прежнему охотно заезжал в богатые дома. Варя устала, ей было тошно от чаепитий, но как ни отговаривалась, а пришлось остановиться и в Пустошках. Вдова лесничего Дарья Дмитриевна, семипудовая старуха, зацеловала Варю на пороге и, как сваха, приговаривала:

— Невеста! Быть бы тебе в доме Константина Евграфовича, жаль, господь не дал благодетелю радости иметь наследника.

Вдова подарила Варе котенка. Емельян Фомич заискивающе поблагодарил ее, а выехали за околицу — разозлился, не унять, вожжи сердито запрыгали по бокам лошади.