Избранное

На запасной ветке Царскосельского вокзала стоял воинский эшелон. В одной из теплушек уезжал Тимофей Карпович.

На Механическом заводе действовал провокатор, Многие рабочие-партийцы попали в маршевые роты. Среди них был и Тюменев.

Не впервые Варя провожала знакомых на фронт. Третий год уже продолжалась война, и конца ей не было видно.

Горнист заиграл «по вагонам». У Вари сжалось сердце, она не находила слов, а у Тимофея Карповича все получилось просто. В последнюю минуту он бросил папаху на снег, обнял Варю. Глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Дождешься?..

Унтер-офицер недовольно окликнул Тюменева, а он стоял перед Варей, отряхивая снег с папахи.

Вагоны дрогнули, заскрипели. Варя обхватила Тимофея Карповича, прижалась к нему, и ее слова «береги себя» прозвучали для него признанием.

Ушел поезд. Устало прошагал комендантский духовой оркестр. Расходились немногие провожающие, а Варя все еще стояла одна на пустой платформе.

Недавно приезжал в короткую командировку Ловягин. В первый же вечер, после долгих рассказов о фронте, он попросил Агнессу спеть. Агнесса, ласковая с ним, как никогда, согласилась. Ловягин сел за рояль — аккомпанировать ей, взял несколько аккордов и печально усмехнулся.

— Хочется хоть на час забыть о войне, — сказал он, — только не очень-то получается…

Агнесса пела, перебирая его волосы и близко наклонясь к нему, хотя отец сидел тут же в кресле. Казалось, все же забыта война, фронт, тот страшный мир, из которого пришел Ловягин.

И вдруг ворвался Бук-Затонский. Сбросив шубу в передней, он в кашне и боярской шапке влетел в гостиную.

— Дуэль! Марков-второй стреляется с Михаилом Владимировичем! — тоном мальчишки-газетчика объявил Бук-Затонский.

Новость была ошеломляющая. Бронислав Сергеевич зажег люстру.

— Не поделили любовницу, — сказал он. — В такое тревожное время! А еще государственные деятели.

— До любовниц ли? Марков поругался с кадетами. «Ваша партия, — кричал он, грозя Милюкову кулаком, — утверждает, что она паровоз России! А позвольте спросить, а кто у вас кочегары? Молчите? Так я скажу: кочегарами на вашем паровозе большевики и везут они народ к бунтарству…» Родзянко попросил буяна выбирать выражения повежливее, уважать господ депутатов, а Марков ему в ответ: «Болван! Мерзавец!»

Скандал в Государственной думе заинтересовал и Агнессу. Она усадила Бук-Затонского в кресло, а сама встала сзади, что не понравилось Ловягину.

— Да-с, дорогие, — продолжал Бук-Затонский, — Марков-второй заподозрил газету «Русская воля» в немецко-еврейской ориентации. Громя противников, оскорбил председателя. Генерал Дашков и Панчулидзев согласились быть секундантами…

Утром Ловягин уехал на фронт. Варя тоже его провожала.

— Не радует все это меня, Варенька, — сказал он ей на прощанье. — Много развелось в столице гнили…

Предстоящая дуэль Родзянки и Маркова-второго с неделю была главной темой салонных разговоров. Бук-Затонский каждый день привозил подробности думского скандала. Вчера он появился на Моховой в сопровождении подполковника с обвисшими щеками и какого-то штатского, на редкость вялого и неинтересного собеседника. Однако Теренин и подполковник буквально смотрели ему в рот. Один раз подполковник даже назвал штатского «ваше превосходительство», отчего тот недовольно поморщился. Бук-Затонский поспешил на помощь подполковнику:

— Думские дуэлянты всё еще шумят?

— Оружие не могут выбрать, — вставил Бронислав Сергеевич. — Дрались бы на шпагах, если боятся стреляться.

— Нет, решили стреляться, но… после окончания войны.

Генерал в штатском зевнул. Его интересовала не думская сенсация, а шрапнель. Война кое-кому приносила прибыль, и в том числе фабрикантам шрапнели Бук-Затонскому и Теренину.

Много утекло воды со дня приезда Ловягина.

Осенью Варя получила письмо от него из лазарета, переданное с оказией, помимо цензуры. Он писал, что участвовал в июньском прорыве австро-германского фронта. Русские армии вышли к реке Стоход и заняли почти всю Буковину. Немцы и австрийцы потеряли почти полтора миллиона человек…

«Неужели и эта наша победа, — с горечью писал Ловягин, — пойдет прахом? Гвардия недовольна, что-то нехорошее происходит в Царском Селе. До нас многое не доходит, но и то, что знаем, страшит своей безысходностью. В соседнем полку кто-то нарисовал «старца» на мишени, солдаты стреляли с большим удовольствием».

Воюющая армия смертельно ненавидела Распутина и немку-царицу.

С продуктами и топливом в Петрограде становилось все хуже. Классы в школах и гимназиях протапливались два раза в неделю. Ученики мерзли. Варе тяжко было смотреть на своих ребятишек. Ученики сидели за партами бледные, истощенные, украдкой пощипывали хлеб. К полудню у ребят оставались лишь крошки.