Избранное

Джорджие ему что-то объясняет, но Бечир уже не слушает: мысли его заняты Ягошем и Еврой, бывшими его коллегами учителями и свояками. Он и шафером на свадьбе у них был. Обвенчались Ягош и Евра, пока в Поле учительствовали, а он, Бечир, поступил на педагогическое отделение философского факультета в Скопле; летом они встретились, а в Поле летом так прекрасно, что все становятся друзьями. Но тут в их среде началось расслоение и разброд. Дело в том, что все их поколение учителей неотступно терзалось ощущением своей неполноценности, несостоятельности и из кожи вон лезло, стараясь во что бы то ни стало компенсировать это свое чувство. Одни ударились в стяжательство, другие наплодили детей — словом, наметилось какое-то соперничество, желание друг друга переплюнуть, вконец испортившее добрые приятельские отношения. Бечиру мало было гимназии и факультета — ему надо было чего-то еще; Ягош и Евра не удовлетворились преподаванием в школе и кучей детей, которых произвели на свет. В Скопле Бечир, как черногорец, сошелся с полицейским Батричевичем, земляком, и от него понабрался некоторых сведений о той великой борьбе, которая ведется с гидрой коммунизма, постоянно омолаживающейся за счет политических кружков. Выходило, что единственным противоядием такой отраве была засылка надежных людей в эти самые кружки для слежки и проникновения затем в главные центры. И тут Бечир вбил себе в голову, что он создан именно для такого рискованного внедрения в эти таинственные лабиринты, ведущие вверх. На низовой ступени в Поле он готов был взять на себя самую скромную роль, но, пока Милован Анджелич возглавлял движение и всем в нем заправлял, кружков здесь не было; когда же этого старого коммуниста разоблачили и бойкотировали, как раскольника, фракционера и представителя пятой колонны, секретарский пост достался Ягошу Рабрену. Внезапно Ягош, именно в тот момент, когда он мог оказать Бечиру поддержку и проявить к нему дружеское отношение, охладел к Бечиру, как бы испугавшись его напора и разгадав до конца. Напрасно караулил Бечир учителя; его неизменно встречала Евра и откровенно выпроваживала. «Нет Ягогаа дома!», «Он за Тарой, на том берегу!», «Понятия не имею, где он!» — отвечала она, как бы взяв на себя обязанность сторожа у калитки этой невидимой, таинственной, тщательно законспирированной организации и придавая ей таким образом больше значительности, чем было на самом деле.

Годами переживая свое унижение, Бечир думал, скрипя зубами: «Кто дал им право мной пренебрегать, когда отродясь такого не было, чтобы с нами обращались подобным образом, с той самой поры, как повелись Томовичи и Дрекаловичи?.. Как смеете вы пронизывать меня рентгеновскими лучами этих ваших глазок и читать в моих мыслях, вы, которым только в букварях и разбираться, а не в моих далеких замыслах, не до конца открывшихся даже мне самому… Почему это одних вы сами приглашаете — всяких невежд, заик, недоучек и простофиль, — а ко мне с недоверием, не пускаете на порог?.. Откуда у вас это право мешать мне и ограничивать меня только за то, что я смелее и способнее вас, что могу свободно мыслить и умею говорить и что у меня упорства больше, чем у всех вас, вместе взятых?.. Кто вы такие, чтобы судить, кто я и куда приду в будущем?.. Я живу одну только жизнь, мне надо всюду успеть и выбрать себе место, где славы отколется больше, а вы стоите у меня на пути и ходу не даете!..»

И Бечир переспросил еще раз:

— Разве Ягош не с бистричанами?

— Выходит, что не с ними, а с нами, на свое счастье, — ответил Джорджие, — Ягош с Миланом одно целое.

— Где же он сейчас?

— Тут он, убит или ранен. Замерзает в снегу, если уже не замерз. Позволь, я его разыщу и в пещеру перенесу, потому что наши не могут без него решить, что им делать.

— Так и есть, это я в Милана под елью попал. — И Бечир озабоченно насупил брови: Милан ему нужен был для славы живым. — А ну давайте вы вдвоем туда бегом, да смотрите только, чтоб не прихлопнул он вас. Дайте ему знать сначала, чтобы он вас по голосу узнал, и отведите его или перенесите в пещеру — вас-то они пустят. Да скажи ты ему, Джорджие, что сегодняшней ночью я их брать не буду. Ночь длинная, им хватит времени поразмыслить и выбрать, что лучше: погибнуть на Грядах или предстать перед судом…

Мираш и Джорджие прислонили винтовки к скале и поспешили к ели. Они окликнули Милана, и он им отозвался осевшим голосом. Братья подняли его и отнесли к пещере, а по пути передали все, что Бечир поручил ему сказать, но, охваченный лихорадкой, Милан ничего им на это не ответил.