Избранное

При втором пробуждении я заметил, что с моей теорией отдыха — до того, как я счел необходимым изложить ее, — согласились и Раде и Вейо. Они поддержали настолько единогласно, что, казалось, весь лесок, где мы укрылись, храпит и сопит. Мило один нес караул, а это довольно противное дело, если у тебя нет ни хлеба, ни табаку, чтобы скоротать время, даже воды, чтобы смочить слипающиеся глаза и пересохшие губы. И тем не менее Мило не разозлился на нас — не из тех он мелких чистоплюев, что раскаиваются, стоит им сделать доброе. Этот рыжий гигант, чуть постаревший от напряженного пути и недоедания, все еще оставался абсолютным олицетворением старославянского типа из прародины, такого, как его описали византийские хронисты по рассказам очевидцев.

Он грыз листья, и потому язык у него был зеленый, когда он сказал мне: «Привет!» — и в самом деле дружески кивнул головой. Я предложил ему сменить его, он не только не колебался, но, даже не сходя с места, заснул, с надкушенным листом на губах. Однако вскоре подошли Рашко и Мичо, и мы двинулись дальше, используя свободное пространство, которое они обследовали.

Под конец дня Рашко Рацич остановился и указал на стадо овец, из-за расстояния маленьких, точно ягнята, и невероятных в этой пустыне. Их белизна и наши воспоминания о каких-то прекрасных днях и еще о чем-то, связанном с возможностью найти что-то съестное, — все это начало притягивать наши крестьянские натуры силой, во много большей, чем земное притяжение. Без дороги и не разбирая ее, через колдобины и холмы, отчего овцы то пропадали из виду, то опять возникали, миновали мы какое-то мелкогорье и раньше, чем думали, дошли до скрытой хижины, возле которой суетились две женщины, судя по всему, мать и дочь.

Мать, женщина средних лет, крепкая на вид, скупая делает три дела сразу, и ни одного как следует: прядет и не глядит на пряжу, всматривается и не видит нас и сторожит овец. Дочь — девица на выданье — в настоящий момент не размышляла ни над этой проблемой, ни о чем-либо другом. Она копала, вспотевшая и красная, в кустах над хижиной яму, куда они спрячут скарб или продукты, которые у них еще не отняли и которые лучше иметь, чем не иметь. По тому, что копала она, мы догадались — мужчин поблизости нет.

Чтобы не привести их в замешательство нашим видом и численностью, мы решили — лучше будет, если пошлем к ним что-то вроде делегации. Раде Релич вызвался пойти сам — ему поможет где его красота, а где опыт — и предложил послать Митара Милонича, специалиста по переговорам, мол, и он добавит к тому, что выманит Раде. В пользу Милонича у него был еще один веский довод, и он высказал его:

— Старуха уступит, смилостивится, как только увидит его такого. Она подумает, что это переодетый святой, сошедший с неба, дабы искушать грешные души. Так я ей его и представлю. Их появление вызвало заметное замешательство у женщины, которая сначала вскипела, затем грустно посмотрела на овец и даже попыталась обрести прежнее спокойное состояние. Но не могла, — руки у нее дрожали, пряжа обрывалась и веретено откатывалось по траве к кустарнику. А они подходили неспешно, чтобы не испугать ее, но и не слишком уверенно, словно ожидая, что в любую минуту может кинуться на них свора собак, притаившихся где-то под длинной и широкой юбкой этой женщины. Наконец начался разговор, и их голоса, неожиданные в этой тишине, привлекли внимание девушки. Оперевшись на заступ, она пугливо озиралась вокруг, готовая убежать. Считая, что это ее бегство было бы ни к чему, Раде обратился к ней:

— Наши мы, наши, эй, девушка! Не бойся, иди, поболтаем!

Они все еще стояли, ждали, что старуха пригласит их в хижину. Поняв, что до приглашения дело не дойдет, сели отдохнуть. Старуха со злостью глядела на овец, словно говорила им: «И чтобы вам убежать сейчас куда-нибудь, вот была бы самая подходящая отговорка отделаться от этих героев-молодцов». Но овцы продолжали спокойно пастись, не ведая ее мук. Девушка, поколебавшись какое-то время, даже попыталась копать, бросила заступ и подошла к ним; она поздоровалась за руку — что, очевидно, не понравилось ее матери, затем села возле Раде. Глядя на них, Вейо шепнул мне завистливо:

— Сейчас начнется обработка. Раде должен что-нибудь выклянчить, я его знаю.

Некоторое время они мирно разговаривали — наверное, о чем-то, что было безразлично для обеих сторон. Затем старая подняла голос, а Мичо Милонич стал вытаскивать из карманов деньги — чтобы показать ей. Потом девушка сказала что-то в нашу пользу, а старая зыркнула на нее, готовая проглотить, сожрать прямо с потрохами.

— Не даст, змеюка, похоже, ни даром, ни за деньги, — сказал Мичо, опечаленный.

— Быть жаркому, хотя бы им пришлось ее связать этими же ее нитками, — спокойно сказал Вейо, уверенный в себе и в Раде Реличе.

— А не грабеж ли это, товарищ? — спросил я его язвительно.

— Если возьмем овцу, это не грабеж, мы ограбим не ее, а немцев, которые заберут все, что найдут.