Избранное

Мясо твое несъедобное, шкура на ремни к опанкам и то не пойдет, на что ж ты годишься?

Он снова за свое — а разве я его в тюрьму не поведу?

— Не поведу. Чего тебе в тюрьме языком трепать? Трепли по селу. Иди себе домой да полеживай там!

Он кипятится — это что же, я решил в спину стрелять?.. Я даже разозлился:

— В спину стрелять — это по вашей части, мы этой науке не обучены!

Так, значит, я его и правда не стану убивать, снова пристает он ко мне, — ему, видите ли, надо гарантию иметь.

— Не стану, не стану! Для чего мне тебя такого старого убивать, чтобы после снился ты мне? Если бы ты хоть что-то собой представлял при какой-нибудь власти — председателем общины был или там начальником милиции, а то круглый нуль. Даже и доносчиком не стал — язык заплетался.

Этот аргумент окончательно его убедил, и Боя поверил. Оставил свой гонор и пообещал мне посодействовать — ни одной живой душе не рассказывать про Стефана…

— Это про то, как он тебя обобрал?.. Рассказывай без всякого стеснения, если слушателей найдешь.

Он, мол, и раньше не рассказывал, избранным только.

— Так ты теперь постарайся наверстать упущенное! И отцепись ты ради бога от меня, проваливай подобру-поздорову!

Он раскинул руки в стороны и заторопился прочь, словно собираясь взлететь. Показалось ему, что выстлана перед ним ровная гладь и вовсе не обязательно утруждать себя тем, чтобы под ноги смотреть и дорогу выбирать. И бац — поскользнулся на высохшей траве, рухнул на землю и застонал: «О, хос'ди!» Ощупал все самое существенное, проверил шапку рукой, но вспомнил, что нет ее, поднялся. Два шага сделал, снова упал и воздел, вставая, очи к небу с недоумением и укором: «О, хос' с'ди, да что ж это 'акое?» На третьем падении он трижды помянул божье имя, усилив интонацию упрека. Бог знает сколько раз он бы шлепался и господа призывал, если бы я не посоветовал ему скинуть обувку и шагать дальше в носках. Он посмотрел на меня, как бы спрашивая, не сошел ли я с ума и где это видано в одних носках ходить. Снял и носки и ботинки и зашагал босиком, а я повернул коня в сторону города.

Гости званые и незваные

Когда разнеслась весть, что те, другие, привлекли наконец на свою сторону нейтрального Митара Зубанича и сделали его начальником котурашских запасных отрядов, тогда и наши сообразили, что такими людьми бросаться негоже, а он ведь долго упирался, и приходится пожалеть, что нам не удалось его к себе привязать и мы просчитались, отдав его тем самым противной стороне. Принялись жалеть его и нахваливать, будто он погиб, вообразили, будто такую потерю ничем не возместить, и в конце концов решили, что надобно к нему кого-то послать — человека терпеливого и понимающего, который сумел бы аккуратно убедить его, что место ему не там, куда приманивают пустыми титулами, но место ему здесь, то есть у нас, куда никто ничем не приманивает и где ничего не сулят. Переглянулись меж собой — кому такое доверить? Пока толковали — предложений хватало, а как за дело пришлось приниматься — все в сторону. Тот не может, этот не умеет, у того есть дела поважнее; не осталось иного выхода, как назначить двух Бердичей, Бранко и меня, — не потому, что мы особенно терпеливы или убеждать горазды, но по той причине, что нам поближе, деревня, так сказать, под боком, и на нас лежит долг отдуваться за все ошибки, которые здесь по чьей-либо вине случаются.