Избранное

Знал я глубокий омут, где немногие отваживались рыбу таскать. Место там глухое, кругом лес да скалы, один мысок так вклинился в реку, что обузилась она сильно, текла под скалу, а оттуда выскакивала наверх, бурливая, страшная. Но рыбы там было видимо-невидимо. Правда, далековато идти, часа два-три ходу. Да и добираться непросто: сначала все между гор да лесом, а спускаться и вовсе по отвесной круче. Летом я добирался туда по кромке реки, но в ту пору вода была еще сильно холодновата, да и завалена река камнями, бревнами, всякой всячиной. Ночью не пройти.

Сеть я еще с утра наладил. Поужинал наскоро и лег спать, наказав жене, чтоб разбудила, как луна выйдет.

Проснулся я, когда взошла луна. Стояла она над горой Горган, над самой ее верхушкой торчала, красная, будто в крови вся, вот как нынче.

Спрашиваю жену:

«Спишь, Сыя?»

«Нет, — говорит, — не сплю. Так с вечера и лежу, глаз не сомкнула».

«Пойду я. Ион ждет меня».

«Кабы не обещал ты ему, не пустила бы я тебя. Не по себе мне что-то… Неможется, страхи мучают. Померещилось мне, будто кто-то ходит в печной трубе. Кинул вниз что-то навроде камешка или комка землицы… И вокруг дома ходит…»

«Наверно, ночная птица в трубе угрелась, копошится, — говорю. — А глина-то небось в сенцах отвалилась, заново мазать надо… Болящая ты, не спится тебе, вот и лезет в голову всякое. Мне беспременно идти надо, кончается мука, что дале есть станем? Теперь вода мутная и опосля дождя, самый резон сетью ловить. Ну, храни тебя господь!»

Притворил я плотно дверь. Вышел, а на дворе от луны светло как днем.

У нас бабы и девки одни завсегда остаются. И в горах с овцами остаются. У нас, моцев, ежели какая девка темноты боится или ночью ходить одна, то так и остаться ей девовать до скончания века. Не жандарма же к ней приставлять, чтоб забавлял, когда ты идешь добывать хлеб. Баба хошь не хошь, а остается одна. Сколько раз я уходил и оставлял жену одну и ничего! Мог ли я подумать, что стрясется? И в голове не держал.

Пошел я вдоль ельника к Иону. Вышел я из дому — это уж я хорошо помню, — даже не перекрестился. Вышел, как скотина из хлева, не вспомнил о боге. Грех это. И нынче дети так поступают. И я, когда молодой был, тоже завсегда так делал. Может, батька мой виноват, что не надоумил меня вовремя, — а коли так, мой это грех, мне за него и досталось, — а тогда голова у меня была дурная.

У нас, горцев, дома не толпятся скопом, как овцы, когда их стригут летом в жару, или как у вас тут. Люди что пчелы — одни живут скопом, другие врозь, одни в шалаше, другие под крышей. У нас от дома до дома далеко.

Мы с малых лет приучены ходить по ночам, привыкли к шорохам, привыкли к волкам и всякому другому зверью. Не боимся мы ничего. Но тогда, что и говорить, перетрухнул я. То ли из-за бабьих страхов, то ли из-за чего другого, но не успел я и шагу ступить от своего дома, как потянуло меня обратно домой вернуться. Я это хотение свое перемог, что ж за напасть такая, хорошо ли это — возвращаться с пути да оглядываться, нехорошо! Пошагал я дальше. А на душе неспокойно, будто кто-то шепчет на ухо: «Вернись назад, вернись домой». Оглянулся я от страху, а что тут увидишь, когда кругом ночь да елки. От мокрой земли поднимался густой туман, и при свете луны был он белый как молоко.

Стал я петь. Полдороги так прошел и вижу, пот меня прошиб то ли от страха, то ли оттого, что шибко иду. Сбавил я малость шаг, пошел медленней. Стало полегче, а то чуть ли не бежал.

Вдруг почти у самого Ионова дома чудится мне, будто кто-то идет следом. Стал я ступать осторожнее, потихоньку оглядываться, по-настоящему-то оглянуться совестно мне было. Что это я так перетрухнул? Трясусь как заяц. Как увидел я впереди свет, отлегло у меня от сердца, осмелел я, повернулся, глянул назад. Никого там нету. Я совсем осмелел, но все же, как входил к Иону в сенцы, так треснул дверями, что весь дом аж затрясся, все так и подскочили. Застыдился я, но ничего им не сказал.

Ион уже не спал, он сидел на бочонке и обувался. Был он толстый, нагнуться не мог, кряхтит, сопит, весь кровью наливается, а тут, как на грех, оборвалась у него на обувке застежка, так оно завсегда бывает, когда торопишься. С досады стал он честить жену.

Жду я его, жду, тут он мне и говорит:

«Ты вот что, ступай вперед, да сеть мою прихвати, а я тебя нагоню, сеть в сенях за дверью лежит, если раньше на место придешь, и мою закинь. А я проволоку поищу для застежки, как починю, нагоню тебя. Вот оно завсегда так бывает, коли баба сует нос куда не следует, мать ее так и разэтак».

Отправился я один. Покуда было светло, я храбрился, а как зашел глубоко в лес, опять у меня по спине поползли мурашки. От страха меня прямо-таки затрясло.