Избранное

Дни высокопроизводительного труда… Дамдин не мог их забыть. Такого энтузиазма и вдохновенного труда ему не приходилось еще наблюдать. Все работали сплоченно, словно косари, единым взмахом валящие траву. Все получалось легко, и Дамдину казалось, что так можно одолеть любую работу. Так думал, видимо, не один Дамдин — радостное возбуждение царило на всей стройке. А все благодаря четкой организации труда, конкретным планам и обязательствам, принятым строителями в предсъездовские дни.

Сразу же после окончания съезда по всей стране прошли собрания, митинги, на которых коллективы, отдельные рабочие и араты стали принимать обязательства по претворению в жизнь решений съезда. Новый пятилетний план намечал грандиозные перспективы социалистического строительства.

Строительству в народнохозяйственном плане отводилось важное и достойное место. В печати и по радио впервые стали писать и говорить «Великая стройка». Дамдин был безмерно рад и счастлив, что находится в первых рядах этого движения.

Дамдин в комнате был один. Бэхтур отправился навестить своих, а Чогдов ушел на занятия в свою вечернюю школу. От нечего делать он долго играл на гармошке Бэхтура, а когда ему самому это изрядно надоело, прилег на кровать, закурил и попытался пускать дым кольцами. Изредка это ему удавалось, и он радовался, как ребенок. Затем он вытащил фотокарточку Гэрэл и стал разглядывать. Она смотрела на него, невинно улыбаясь.

Дамдин размечтался… Ему представилось, как Гэрэл подходит к нему, протягивает свои белоснежные руки и начинает застегивать пуговицы на его рубашке. Он даже слышит ее игривый голос: «Ты очень изменился…»

«Погоди-ка! Когда же она мне так говорила?» — подумал Дамдин.

В тот день, когда они с Бэхтуром вернулись из бани, Чогдов к их приходу уже был одет по-прежнему — костюм, ботинки были вычищены до блеска… Дело оставалось за малым — завязать галстук. Он, вероятно, уже давно возился с ним, так как тут же обрадованно подошел к Бэхтуру и попросил:

— Завяжи-ка… Никак не могу… Хитрая штука…

Галстук так был похож на змею, что Дамдин отпрянул к своей кровати — он всегда очень боялся змей.

— Ну, ни дать ни взять министр! Куда же ты собрался? — поинтересовался Дамдин.

— Думаешь, очень смешно? А ну-ка, живо переодевайся! Билеты в театр достал… Поглядим на знаменитых актеров, — ответил Чогдов.

— А как же с ужином? Я такой голодный… Лисицу могу сейчас запросто догнать… — выпалил Дамдин, стаскивая с себя свитер.

— Об ужине совсем забыл… Вот хлеб, печенье купил, — ответил Чогдов, выставляя все на стол. — Ешь…

Дамдин поел, запивая холодным чаем, и сразу стал переодеваться. Бэхтур, возвращая галстук Чогдову, спросил:

— А сколько билетов купил?

— Всего два… Я почему-то подумал, что ты уже видел… Горожанин ведь… — виновато проговорил Чогдов и протянул ему сигарету. Бэхтур нехотя взял ее и, не закуривая, развалился на кровати Чогдов, стоя у зеркала, подтянул галстук, а Дамдин нарядился во все свои обновки, которые еще ни разу не надевал.

Одежду себе Дамдин выбирал во многих магазинах, и не без приключений. Деньги он хранил в трех носовых платках, завязав их узелком. Покупая рубашку, он замешкался у кассы — быстро развязав два наружных платка, никак не мог справиться с последним. Очередь недовольно загудела, и все уставились на него, недоуменно переговариваясь. «Нехорошо получилось…» — подумал Дамдин. Но в следующий раз история снова повторилась. «Хуже старика!.. Ходи с охраной!..» — неслось со всех сторон, но он от привычки так хранить деньги не отказался.

— Давайте быстрее отправляйтесь, а то опоздаете… Я к вашему приходу приготовлю поесть, — буркнул Бэхтур. — Это вы только о себе и думаете…

Дамдин с Чогдовом промолчали. Сказать им было нечего. Дамдин укоризненно посмотрел на Чогдова, но тот потребовал у него одеколон, и они, надушившись, на цыпочках направились к двери. Тихонько закрыв ее за собой, зашагали по коридору.

Бэхтур продолжал молча лежать на кровати. Чогдову с Дамдином было очень неловко, и они виновато прошмыгнули даже мимо своих соседей, стоявших в коридоре, словно те обо всем уже знали. Всю дорогу до театра оба молчали. Поднимаясь по парадной лестнице театра, Дамдин вспомнил, как приходил сюда приветствовать делегатов съезда. Здесь все было так торжественно, что он невольно подтянулся, словно шел в строю.

Это был совсем другой, непривычный для него мир. Театр показался ему сказочным дворцом. В зале он загляделся на люстры, кресла, занавес, колонны: «Неужели здесь и тогда все так было?.. Почему я ничего не помню?..»

Все было величественно и торжественно, будто каждому напоминало: «Шуметь, кашлять и скрипеть обувью нельзя…»

Из оркестровой ямы то едва слышно, то вдруг громко доносилась музыка. Музыканты, не обращая внимания на зрителей, рассаживавшихся по местам, настраивали свои инструменты.