Избранное

Ее уже давно мучила жажда, и она, едва переступив порог своей юрты, с удовольствием выпила холодного чаю. Отдохнув немного, собралась варить новый, но заметила, что пора уже отправляться и за овцами.

Ее отара с самого утра осталась без присмотра, а тут еще столько чужого скота нагрянуло в Хангийн-Хундуй, что теперь попробуй разберись, где ее овцы, а где чужие: могли ведь смешаться с общественным скотом или еще с чьей-нибудь отарой.

Выйдя из юрты, она долго вглядывалась из-под руки в окрестности, пытаясь найти свою отару, но тщетно. Лишь далеко-далеко у оврага, поросшего густым кустарником, заметила едва различимые точки. «Должно быть, овцы, но мои ли?» — подумала она и глубоко вздохнула. Затем взяла с крыши юрты плеть и отправилась в путь.

Дорогой читатель! Представь себе старушку Бурхэт, которая по солнцепеку отмахала километров пять-шесть, гоняясь за своими верблюжатами, а потом, не отдохнув и получаса, снова отправилась за отарой, тогда, может, и ты поймешь ее состояние. Да! Я совсем забыл сказать, что она ходила за верблюжатами в шерстяных носках и в гутулах с подошвой толщиной в большой палец.

Ей, конечно, следовало бы сварить ароматный чай, хорошенько отдохнуть, набраться свежих сил, но нельзя же бросать своих овец на произвол судьбы. А теперь представь еще, что у тебя есть сын, который на многие сутки, ничего толком не объяснив, исчезает из дома. Что бы ты делал на месте Бурхэт? Ясное дело, как бы ты его ни любил, честил бы сейчас его вовсю.

Вот и старушка Бурхэт, опираясь на плеть, ковыляла и, представь, винила себя: «Дурная моя голова! Имея сына, плетешься в этой пыли, словно и помочь тебе некому».

Разопревшие от жары ноги ее налились свинцовой тяжестью, и она еле-еле отрывала их от земли. Но все-таки продвигалась, хоть и медленно, к своей цели. Остановившись отдохнуть, она снова взглянула на кустарники… Какой-то всадник на соловом коне на всем скаку подъехал к отаре, повернув овец, погнал их в ее сторону.

«Если это и впрямь мои овцы, что за добрый человек тогда взялся мне помочь?» — мелькнуло у нее в голове. Однако сомнения не оставляли ее, и она снова зашагала вперед.

Тем временем отара приблизилась, и ей действительно показалось, что это ее овцы. Обрадовавшись, Бурхэт хотела уже сесть на землю и подождать, но не выдержала и снова устремилась вперед.

Она шла, не отрывая глаз от отары, и вдруг услышала, как всадник, размахивая над головой чем-то черным, что-то кричит. «Чего ему надо?» — подумала она и остановилась как вкопанная. Потом поняла, что он велит ей возвращаться, и села прямо на землю. От раскаленной за день земли пахнуло жаром.

Всадником оказался Базаржав. Материнское сердце вздрогнуло от нахлынувшей радости, и она подумала: «Молодец мой сынок! Откуда только он узнал, что я здесь мучаюсь?.. Да, пусть и избалован он у меня, но сердце у него доброе. Бедненький мой, устал поди и изголодался…»

До чего же легко проходит материнская обида! Светлая душа матери не может, никак не может долго таить в себе зло и обиду.

Опираясь на рукоять плети, Бурхэт поднялась навстречу отаре, обдавшей ее ароматным запахом полыни. Шагнула к сыну. Под ним был великолепный, соловый конь — словно натянутая струна. «Видно, купил где-то», — подумала она.

Базаржав свистнул овцам и, подъехав к матери, сказал:

— Я же просил тебя возвращаться, а ты плетешься в такую даль.

— Да я и не узнала тебя.

Базаржав спешился и подал ей поводья.

— Сейчас вдвоем поедем, мама. Лошадка смирная, точно овца. Давай, забирайся!

Бурхэт недоверчиво посмотрела на лошадь.

— Да смогу ли я, сынок? Отвыкла уже от них… Чего доброго напугаю.

— Ничего-ничего! Только быстро вскакивай!

Бурхэт сложила плеть и, подойдя к лошади, взглянула в глаза сыну. Потом подобрала поводья и сунула ногу в стремя.

Базаржав, взяв мать под руку, предупредил:

— Осторожно! Правой ногой не прижимай бок!

Бурхэт с трудом вскарабкалась в седло; оно было узкое и высокое, так что она еле вмещалась в нем. Базаржав запрыгнул сзади прямо коню на спину, и они погнали отару.

Дорогой почти не разговаривали. Но мать не могла нарадоваться, думая о сыне. Вскоре они подъехали к своей юрте.

Базаржав до этого очень редко помогал матери по хозяйству. На сей раз он сам управился с ягнятами, подпуская и отделяя их от маток во время дойки.

Затем он сел отдохнуть и, закурив свою толстенную трубку, наконец-то сообщил:

— Мама! Я вступил в объединение. Надо сдавать скот.

Мать хотя и слышала все, но решила уточнить и переспросила:

— О чем ты, сынок?

— Я говорю — вступил в объединение.

— Не знаю, что и сказать тебе, сынок!

— Ничего, мама! Беспокоиться нам не о чем. Нашему стаду до тысячи далеко, так чего нам мотаться между двух огней… Отдадим его весь объединению и будем делать то, что попросят.

— А сами как же? Ничего себе не оставим?

— Об этом я не подумал… Даже и не знаю, как быть. Может, и вправду стоит несколько голов оставить?

— Не знаю, сынок. Решай сам. Ты же у нас глава айла. Где берега, там и река… Разве может мать перечить взрослому сыну?

— От объединения много пользы, мама.