Избранное

Жизнь в деревне замерла в эту лютую пору, только разбогатевший пришелец-корчмарь наслаждался на своем пиру, где вино рекой лилось. А в это время матушка Станка, вдова Киву, скорбно сидела у очага, ласково поглаживая по щекам любимицу дочь. Султэника дремала, опустив голову ей на колени.

В комнате так прибрано, что любо-дорого посмотреть. Над кроватью — шерстяной коврик искусной ручной работы. На подушках — наволочки из клетчатой материи. На сундуке, под иконами, два толстых одеяла.

В красном углу три иконы русского письма, сверкающие словно багровое пламя. Все святые похожи друг на друга как две капли воды: треугольники глаз, линии носа и губ, очерченные двумя штрихами. А святой Георгий, верхом на коне, изогнувшем длинную, словно у аиста, шею, все никак не может поразить насмерть дракона из преисподней. Перед иконами теплится лампада.

Все иконы убраны пучками чебреца и бессмертника, сохранившихся со страстной пятницы; букеты эти перевязаны веточками вербы, уцелевшими с вербного воскресенья.

Пылает огонь. Головни то и дело потрескивают, и искры взлетают вверх.

Султэника быстро открывает глаза, большие и темные, как сливы. А матушка Станка, заслоняя ее от искр, шепчет: «Спи, родимая, спи».

Из-под бархатистых ресниц Султэники скользнули две слезинки. Одна повисла на щеке, а другая щекочет губы.

Дочь Киву писаная красавица, каких мало на свете! Личико белое, щеки как розы. А до чего ж красивы ее черные глаза! Но когда она хмурится, взгляд их грозен, как тьма кромешная. Черные волосы, отливающие синевой, гладко зачесаны на висках. Так причесывались и ее мать и ее бабка: этот обычай они принесли с верховьев реки Иаломицы, где не признают ни локонов, ни кудряшек.

Султэника сама чистота и естественность: даже если б брови ее не были как нарисованные, а губы ярки и свежи, словно бутон розы, все равно она не стала бы румяниться и сурьмиться.

Ее гибкий стан так тонок, что, кажется, вот-вот переломится, когда она идет, слегка раскачиваясь и изгибаясь.

Многим вскружила голову Султэника. Многие поглядывают на нее горящим взглядом.

В хороводе от нее глаз не отвести: так пляшет, точно пламя в ней пышет.

А какая у нее вышитая юбка, какой платок, какая шелковая сорочка, желтая, будто спелый колос, и тонкая, словно паутина! Упругая грудь обрисовывается под ней и трепещет, когда девушка, выйдя из круга, едва дышит от усталости.

Даже если Султэника изнемогала бы от жары, то все равно не засучила бы рукава на глазах у парней. А разве она украсит себя пионами, ноготками или астрами? Нет, у нее нет таких замашек! Лишь изредка увидишь ее с подснежниками в волосах или у пояса, трижды обвивающего ее стройный стан.

Только раз и пошла она на посиделки, с тех пор как стала взрослой девушкой, а теперь уж об этом и слышать не хочет. «Кому охота подурачиться, пусть тот и ходит на эти посиделки!» Пока спечется тыква в печи, парни девушек все донимают: то ущипнут, то поцелуют, да так, что они огнем вспыхнут! У одних отнимут пояс, у других булавку или платок, и в воскресенье, на танцах, пока отдадут свою добычу обратно, еще долго изводят девушек за корчмой у сарая. От самых озорных парней только и слышишь: «Ну-ка, милая, раздуй огонь». А когда бедная девушка становится на колени и дует изо всех сил, парень толкает ее, и она падает на спину.

Султэника нравом вся в покойного отца. Коль вспылит, к ней и близко не подходи. Захочет чего-нибудь, так непременно добьется своего, а уж разгневается — лучше и не попадайся ей на глаза!

Однажды пололи они с матерью кукурузу, и невесть что взбрело Султэнике на ум, а только она от самой зари до сумерек ничего в рот не брала, как ни упрашивала ее матушка Станка, — так и не выпускала мотыги из рук, пока не свалилась от усталости. Бедная мать еле живую дотащила ее до дому.

На другой день, очнувшись, Султэника увидела у своего изголовья мать и испугалась: лицо у старухи было желтое, словно восковое, седые волосы растрепались, глаза ввалились, она смотрела на нее скорбным взглядом; Султэника бросилась ей на шею и, не проронив ни слова, стала осыпать поцелуями ее лицо, а потом разразилась слезами, да такими горючими, что полотенце стало мокрым, хоть выжимай.

Злоязычные кумушки пустили по деревне слух, что Султэнику кто-то сглазил.

А уж как трудолюбива Султэника — второй такой и не сыщешь! За что ни возьмется, все у нее спорится, словно сам господь бог ей помогает: проворная, легкая, с верхушки стога как пушинка прыгнет, ткет так ловко и быстро, что только руки мелькают, — и оглянуться не успеешь, а у нее уж и пряжа готова! Добродетельнее ее трудно найти девушку. Как-то раз Ионицэ Ротару, парень видный и большой шутник, выскочил из круга парней и хотел было ее поцеловать, а она отскочила, словно наступила змее на хвост, и крикнула Ионицэ:

— Не смей, я лучше все лицо себе изрежу, но и тебе губы исполосую!

IV

Все жители села, а пуще всего сплетницы просто диву давались, когда прослышали, что Султэника бродит и бродит как шальная по окрестностям деревни.