Избранное

Одиннадцать часов вечера. Космин уселся за столиком в глубине сада и попросил бутылку красного вина. Посетителей оставалось мало. Все пили, разговаривали, смеялись, кричали. Принц еще не ушел. Он сидел за столом между двумя офицерами. К нижней губе у него прилипла погасшая сигарета. Время от времени принц кричал на младшего лейтенанта, который, издеваясь, дергал его за бороду: «Оставь меня, отстань же! Глаза бы на тебя не смотрели, убирайся, мерзавец!» Динику начал играть «Жаворонка». В саду стоял тяжелый запах вина, табака и кухни. Мокрые столики были залиты кофе. Оставшиеся клиенты требовали вина, папирос, кофе, коньяку. Не оставалось ни одного посетителя, который бы не подносил к губам кофе с коньяком или стакан вина с сельтерской водой. Космин спросил вторую бутылку вина. Открывая вино, кельнер с любопытством посмотрел на него. Он никогда не видел, чтобы Космин пил так много и жадно. Тот быстро выкурил сигарету, сразу же закурил другую, третью, потом попросил дорогих папирос.

Третья бутылка. Космин пил торопливо и нервно; глаза у него покраснели и слезились. В ушах стоял тяжелый звон. Ни разу он не чувствовал такой боли в висках. Что может случиться? Разумеется, ничего… Какой чудак! Он, такой молодой и сильный, испугался больного и сумасшедшего старика!.. Цвет и сила голубых глаз погасли… Все это ребячество… Их очарование не что иное, как прихоть собственного воображения. Что такое любовь? Прихоть? Болезнь? Фу, какое мерзкое вино… Конечно, ненатуральное. Разбавлено чем-то… Разве он много выпил, что захмелел? Ерунда. О, он может выпить гораздо больше… Ведь он молод… Подать четвертую бутылку! Каким смешным выглядит все, что мелькало в его голове. Настоящая чушь!.. Это искусство жизни, великое искусство, которое он только теперь понял. Вон там принц, с каким искусством он позволяет другим смеяться над собой ради того, чтобы пить их вино. Какой артист своего рода!.. А собственно говоря, как добились миллионов столько глупцов?.. Разве нет политических деятелей, обязанных женщинам своим высоким денежным и общественным положением?.. Законы бессильны перед этими узурпаторами… Добродетель склоняется перед пороком. А мальчишка, который напичкал свою голову хотя бы целой библиотекой, кем он может стать? Лишь служащим «с тремястами в месяц»?.. Что за черт, ему словно слышится голос и смех Кандиана!.. Да, это вино ненастоящее!.. Еще один стакан, но последний, не как до сих пор… Кандиан все же циник… И как это можно испугаться старика?.. К тому же что я ему сделал?.. Обманул его?.. Нет… Это естественно и справедливо… Пусть никто не женится в пятидесятилетнем возрасте на красивой, здоровой, семнадцатилетней девушке… Что? Кажется, семнадцати, говорила ему Саша… так и есть… Разве не возмутительно такое сочетание, семнадцатилетней с пятидесятилетним? Пятьдесят, кажется так говорила ему Саша… И кого же он обманул?.. И кто обманул первый? Старик. Он обманул природу, которая потом дала знать о себе… Он мучил столько лет, и каких долгих лет, молодую, красивую и вполне здоровую женщину. Если так, то порок благороднее добродетели… Добродетель здесь была бы противоестественной. Грех? Разве грешно, если он вырвал жертву из рук Кащея?.. Венера рядом с трупом!.. Как это нелепо!.. смешно!.. (Смеясь, Космин закурил снова.) Ей-богу, смешно!.. Каков он был в первую, свадебную, ночь… Ей-богу, смешно… Это совсем не грустно… «Великое искусство в том, чтобы отшвырнуть труп и отомстить за оскорбленную природу!» Не произнес ли он эту мысль вслух?

— Что прикажете, господин Космин? — спросил его заспанный кельнер с салфеткой, перекинутой через левое плечо.

— Счет!..

Уплатил. Сам не знает, сколько. Вслед ему послышался сиплый голос принца:

— Уф! Ну и дубина! Иди прямо! Марш! Прямо, цыпочка, а то уморишь меня!

— Кому это он? Мне! Не думаю, — бормотал Космин. — Какой артист!.. Какой большой артист — в своем роде!..

Он решил идти прямо и быстро. Даже речи быть не может, что он окажется таким трусом, чтобы бояться старика. Пусть тот только попробует! Он заскрежетал зубами, поднял и с размаху опустил кулаки, как будто ударяя кого-то. Кровь бросилась ему в голову.

Часам к двенадцати ночи Космин очутился у ворот и осторожно взялся за засов калитки. Немного повременил, затем с шумом растворил ее.

«Бояться старика… что за трусость!..»

На повороте улицы раздался пронзительный свист. Постовой полицейский. Слишком громко хлопнул калиткой? Впервые он так много выпил. Убежал из дома? Старик сказал что-нибудь? Да, и он прав, однако, как домовладелец, а не как человек… Он должен был узнать, это было неизбежно… А все же вино было плохое… Большое искусство предоставляет тебе дом, стол, удовольствие, деньги и положение в обществе… Кто в таком случае останавливается на полпути, тот дурак, который теряет все и остается ни с чем… Когда он уходил из ресторана «Констандин», должно быть в его адрес было сказано: «Не качайся, дубина! Иди прямо!..» Какой артист! Какой бессовестный!..

Постовой полицейский засвистел вторично. Космин вздрогнул, вспомнив, что он стоит в калитке.