Избранное

— Не бойтесь, Маришку я не трону! — крикнул он сопернику; голос его был совершенно спокоен, он даже сам этому удивился. — Будьте там, пока я не позову!

Жена постарела: смерть сына оставила неизгладимый след на ее лице. Даже шаги стали словно бы более грузными, а во взгляде застыл лихорадочный отблеск — это сразу бросилось солдату в глаза, когда он повернулся и наконец посмотрел на нее; только стройной осталась она такой же, как в девках.

— Садись! — сказал он, вдруг потерявшись.

В комнате было так тихо, что с проспекта Ваци доносились звуки трамваев.

— Садись! Ты с работы?

— Да, — ответила женщина.

Он кивнул.

— Ты не бойся, я тебя не обижу, — тихо, словно бы и не ей, говорил он, — я поговорить только, а потом отпущу… Сын где?

— Умер, — сказала она.

— Когда?

— В сорок четвертом, во время осады.

— Я знаю, что осада в сорок четвертом была, — сказал солдат, — в лагере нам объявляли… Ты потому и сошлась с этим… усатым, что сын умер?

Она не ответила.

— А мать? — спросил солдат через некоторое время.

— И мать, — сказала жена. — Из моих тоже только сестра жива, в Цегледе; брата убили на Украине.

Оба молчали.

— Понятно, — сказал солдат. — А все же фотографию не стоило бы снимать со стены… Этот, что ли, потребовал?

Женщина молча кивнула.

— Ревновал он тебя? — спросил солдат; голос его зазвучал тверже. — Что он за человек?

— Хороший человек, — ответила женщина. — Ничего не могу про него плохого сказать.

Солдат кивнул. «Не очень она изменилась, — думал он, — говорит вот, пожалуй, помедленней. А зубы все такие же белые!»

— Где работаешь-то? — спросил он. — На текстильной? На какой? На Кишпештской? Там, что ли, познакомилась с ним?

— Нет, — сказала она. — Он в налоговое управлении служит, в пятом районе. Дом его разбомбили, жена умерла, я и сдала ему комнату, а сама жила на кухне.

— И давно вы сошлись?

Жена задумалась.

— Два года уже. Когда я писать тебе перестала.

Тут тоже все было в порядке; вот если б она и потом продолжала писать, это был бы обман. Речь жены была ясной, бесхитростной, словно летний луг в полдень: не собьешься с пути, не заблудишься. Солдат молча смотрел ей в лицо; он уже не замечал тонкой сетки морщинок под глазами.

— Не смогла, значит, в одиночку? — сказал он. — Да-а, жизнь была у тебя нелегкая.

Женщина передернула плечами.

— Не труднее, чем у тебя, — ответила она медленно и покраснела, — только не выдержала я… За одним я только следила, — добавила она тихо, краснея еще сильнее, — чтоб ребенка от него не родить.

Солдат отвернулся, ушел к окну и лишь там вытер глаза.

— Познанский завод-то стоит? — спросил он.

— Да.

— И работает?

— Работает.

— Тогда я туда вернусь, — сказал солдат. — Четырнадцать лет я у них проработал.

Говорить больше было вроде и не о чем. Лишь одно оставалось еще недосказанным; вот доскажется, тогда можно и разговаривать дальше.

— Ты вернешься ко мне? — спросил солдат, и широкая спина его в серой фланелевой рубахе смотрела на женщину, словно лицо.

— Да, — ответила она просто.

И опять наступила тишина: двойная тишина похорон и рождения. Солдат повернулся, взял коричневый чемодан и вынес его из квартиры.

— Больше не ходите сюда, — сказал он мужчине на галерее, — ни к чему! Если что осталось тут ваше, завтра я занесу прямо в контору. Маришка больше в вас не нуждается.

Он закрыл дверь и вернулся в комнату. Женщина, склонившись над рюкзаком, выкладывала из него вещи. Солдат с минуту молча смотрел на нее, потом сел рядом, на старый свой стул.

— Что здесь творится-то? — спросил он.

1947

Перевод Ю. Гусева.

Лапша с маком

История, которую я расскажу, случилась около тридцати лет тому назад, в середине марта 1919 года, незадолго до провозглашения в Венгрии Советской республики[9]. Речь в ней пойдет о вдове будапештского рабочего Л. М. и о ее детях; старший сын ее, Йожеф М., литейщик, в это время сидел в пересыльной тюрьме за политику. В конце марта Коммуна освободила его; после падения Советской республики он, получив в боях ранение, бежал в Чехословакию, откуда попал в Советский Союз. Сестру его недавно избрали мэром задунайского городка Р.

* * *

Чистый, молодой свет утреннего мартовского солнца лился на маленький домик семьи М. по улице Апрод; Петер, самый младший из шестерых детей вдовы, выскочил на крыльцо из кухни.

— Лонци, поди сюда! — закричал он во всю глотку. — Скорей!

— Зачем? — ответила девочка, гревшаяся на солнышке под стеной на другой стороне двора.

— Мамка тесто месит!

Тишина.

— Врешь, — отозвалась-таки девочка через некоторое время.

— Ей-богу!