Избранное

— Ну где же?! Тридцать лет прошло… Как узнаешь?

— А вы выкиньте эти тридцать лет. Ту бы узнали, которую тогда в лесу видели?

— А! Ту бы узнал, как сейчас помню. Исподлобья глядела.

Крестов положил на стол перед свидетелем несколько фотографий и спросил, нет ли среди них той девушки.

Старик почти без колебаний указал на одну из фотографий.

— Точно она? — спросил Крестов.

— Как не точно? На всю жизнь запомнилась. Я уже и патрон в патронник загнал… Сжалковал, а люди погибли.

— Но, может, не она предала, а вторая, подруга…

— Кто-то из них, факт. И нужно было обеих порешить.

— Нет, отец. Так нельзя! — сказал Крестов.

— Война ж была, товарищ начальник! Конечно, и невинные страдали, а как иначе? Порешили б обеих — глядишь, и отряд уцелел бы.

— Но в Погостье, кроме девушек, были парни из русских, сотрудничавшие с немцами?

— Всяких там полно было — гнездо осиное… Шваль, уголовники…

Крестов предъявил старику фотографию мужчины лет двадцати пяти.

— Такого не знали?

— Не знал… Наговаривать не буду. Наши-то на встречу к девкам ходили, чтоб про немцев разведать, а те две к нам шлендрали. А после их видели в Погостье, с оберами гуляли… И на пирушках с немцами… Кормились, спали, прости господи… Тьфу!.. Да их за это… повесить мало! Какие парни погибли! Эх!..

— Да! Если они действительно предали или участвовали в карательных акциях — это другое дело. Всякое могло случиться. Представьте, если б ваша дочь или сын попали в сложное положение?..

— Моего сына и жену, товарищ дорогой, фашисты выгнали на мороз за меня — как я в партизанах, хату сожгли, вот тебе и все положение…

— Извините…

Крестов поблагодарил старика, и тот ушел, бросив мне на прощанье: «Нашли кого жалеть — фашистских б. . . Вы настоящих героев ищите…»

— Да. Это Валя Олешко, — сказал Крестов, разглядывая фотографию, на которую показал старик.

— Вам точно это известно? — спросил я.

Крестов подал мне листок с машинописным текстом. Я прочел:

«Приметы Валентины Олешко. Рост средний, сложена отлично, пропорционально, что тотчас бросается в глаза. Черты лица правильные, нос прямой. Зубы красивые, чистые, глаза голубые, волосы пышные. Привычки: часто смотрит исподлобья, иногда прикусывает нижнюю губу».

Взглянул на фотографию: все как будто сходится.

— Старик тоже насчет взгляда исподлобья вспомнил, — сказал Крестов.

— Кто это писал?

— Кто-то из офицеров нашей разведки.

— Но чем объяснить ее вызывающее поведение при разговоре с партизаном? Если она агентка, то, скорее, наоборот, должна… — начал я.

— Все было сложнее… — перебил Крестов. — И каратели под партизан одевались, и власовцы. Кроме того, она могла опасаться, что за ней следят.

— А если следили, отчего упустили этого партизана? — спросил я.

— Зачем? Они накинули петлю на весь отряд. Что им один этот парень!.. А за отряд уже и крест, и отпуск на две недели.

Мы сделали перерыв на обед. Возвращаясь, еще в коридоре мы заметили старушку — она, щурясь, рассматривала номера на дверях кабинетов, идя от одного к другому.

— Мамаша, не в сто первый? — мимоходом спросил Крестов.

Старушка закивала. Ей было лет семьдесят. Вновь повторилась та же история. Крестов подробно объяснил, зачем ее пригласили и чем она может помочь. Память у нее была ясная, но сразу обнаружилась одна трудность: старушка гадала, что мы хотим от нее узнать, и хотела не промахнуться, — самый нелегкий тип свидетеля.

Крестов нашел ключ к ней. Насчет оценок событий и людей — в этом она была нетверда, пытаясь разгадать наше мнение. Больше Крестов ни о чем старушку не спрашивал, лишь направлял ее цепкую память. Зрительно старуха помнила все и сообщила нам интересные детали. Сама завела речь о пятерых девушках — не погостинских, пришлых. Жили они в соседней избе, отведенной им старостой. Осень и зиму всю. Хорошие то были девушки или плохие, мы не стали расспрашивать. Об агентурной работе тоже не задавали вопросов — этого старуха знать не могла. Но как проводили свободное время (что тоже было важно) — тут Крестову кое-что удалось вытянуть.

Летний вечер. Окна избы открыты. На крыльце сидят две девушки. В комнате кто-то заводит патефон, слышится мелодия модного довоенного танго «Утомленное солнце». Одна из девушек сердито кричит:

— Жень! Я эту пластинку кокну, честное слово! К черту!.. Надоело, и душу дерет.

Музыка смолкает.

К крыльцу подходит парень. Здоровается с девушками.

— Валь, а Валь, спела б чего-нибудь… — просит он.

— Тебе?! Ни в жизнь. Уйдешь — спою.

— Ну, Валь!.. Я ж вчера пьяный был, трепался…

— А ты не треплись. Чего тебе надо? Иди! И сейчас несет как из бочки…

— Семен, верно, если еще раз заявишься к нам пьяный, я скажу Миллеру, — говорит другая девушка.

— Можешь и докладную. Давай, давай… — безразлично говорит парень, однако ретируется.

— Зойка, кинь гитару! — кричит Валя.

Из окна ей подают гитару, она поет и аккомпанирует: