Избранное

Как на старинного, покинутого друга
Смотрю я на тебя, забытая тетрадь!
Четыре месяца в томлении недуга
  Не мог тебе я душу поверять.
За дерзкие слова, за ропот мой греховный
  Господь достойно покарал меня:
Раз летом иноки на паперти церковной
    Меня нашли с восходом дня
И в келью принесли. Я помню, что сначала
  Болезнь меня безжалостно терзала.
  То гвоздь несносный, муча по ночам,
  В моем мозгу пылавшем шевелился,
  То мне казалось, что какой-то храм
  С колоннами ко мне на грудь валился;
  И горем я, и жаждой был томим.
Потом утихла боль, прошли порывы горя,
    И я безгласен, недвижим
  Лежал на дне неведомого моря.
    Среди туманной, вечной мглы
    Я видел только волн движенье,
И были волны те так мягки и теплы,
  Так нежило меня прикосновенье
  Их тонких струй. Особенно одна
Была хорошая, горячая волна.
  Я ждал ее. Я часто издалека
Следил, как шла она высокою стеной,
    И разбивалась надо мной,
  И в кровь мою вливалася глубоко.
  Нередко пробуждался я от сна,
И жутко было мне, и ночь была черна;
    Тогда, невольным страхом полный,
    Спешил я вновь забыться сном,
  И снова я лежал на дне морском,
И снова вкруг меня катились волны, волны…
  Однажды я проснулся, и ясней
    Во мне явилося сознанье,
  Что я еще живу среди людей
  И обречен на прежнее страданье.
    Какой тоской заныла грудь,
Как показался мне ужасен мир холодный,
И жадным взором я искал чего-нибудь,
    Чтоб прекратить мой век бесплодный…
Вдруг образ матери передо мной предстал,
  Давно забытый образ. В колыбели
  Меня, казалось, чьи-то руки грели,
  И чей-то голос тихо напевал:

  «Дитя мое, с тех пор как в гробе тесном

  Навек меня зарыли под землей,
  Моя душа, живя в краю небесном,
  Незримая, везде была с тобой.

  Слепая ль страсть твой разум омрачала,

  Обида ли терзала в тишине,
  Я знала все, я все тебе прощала,
  Я плакала с тобой наедине.

  Когда ж к тебе толпой неслися грезы

  И мир дремал, в раздумье погружен,
  Я с глаз твоих свевала молча слезы
  И тихо улыбалася сквозь сон.

  И в этот час одна я видеть смела,

  Как сердце разрывается твое…
  Но я сама любила и терпела,
  Сама жила, – терпи, дитя мое!»

  И я терплю и вяну. Дни, недели

    Гурьбою скучной пролетели.

  Умру ли я, иль нет, – мне все равно.

  Желанья тонут в мертвенном покое.
    И равнодушие тупое
    В груди осталося одно.

20 октября