Избранное

Тетушку Эржи гложет и сознание своей беспомощности: без собственного молока, сметаны, творога она ничего не может приготовить по вкусу. А Иштван отказался от коровы, потому что, видите ли, нет времени заготовлять корм, да и неоткуда его взять. У единоличников — только для себя, а членам кооператива правление не продает ни клочка сена — пока на общественных коров едва хватает. Конечно, ему как «председателю» могли бы выделить малую толику, но если у других нет, то это попахивало бы «блатом», а этого Иштван Йожа никогда себе не позволит.

Кроме того, корова — частная собственность, а Иштван Йожа не хочет прослыть собственником и стяжателем, потому что такого человека считают мелкобуржуазным элементом с капиталистическим душком. Разве может он на это согласиться?

Тетушка Эржи полагает, что и здесь всему виной коммунисты. В обиде она на них и за то, что Иштвана Йожу понизили в должности и он теперь уже не председатель сельсовета, а только заместитель. По ее понятиям, короля можно свергнуть, королю можно отрубить голову, но нельзя сделать его заместителем короля.

С такими «реакционными» взглядами тетушки Эржи Иштван Йожа еще примирился бы — пусть болтает в свое удовольствие, лишь бы другие не слышали. Но беда в том, что в ее болтовне все чаще проскальзывает чувство превосходства. Ему казалось, что извечный закон приспособления слабого пола к сильному, который она всосала с молоком матери, начинает в ней ослабевать. Она иной раз смотрит на своего состарившегося мужа не снизу вверх, как прежде, а сверху вниз, и все реже возникает у нее мысль: «А что скажет Иштван?», или: «Иштван это любит».

И верно, с тех пор, как тетушка Эржи увидела, что благоверный ее стареет на глазах, в ней пробудилось чувство превосходства. И дядюшка Иштван, который серьезно и мудро взвешивает каждый свой шаг, каждую мысль, у которого не укладывается в голове все, что выходит за пределы разумного, пасует перед тетушкой Эржебет, которая этими качествами не обладает.

Конечно, дядюшка Иштван, как и прежде, чувствует себя мужчиной, и если уж не «хозяином» (это чувство он старается в себе преодолеть), то, во всяком случае, первым человеком в доме, ведь и вне его стен он по-прежнему кое-что собой представляет. Но тетушка Эржебет инстинктивно чувствует, что теперь она уже сильнее своего старичка-мужа.

Хорошо еще, что умудренный опытом дядюшка Иштван этого не понимает, ибо все дурное, что говорят о нем на стороне, он пропускает мимо ушей — ведь люди даже в Иисуса Христа бросали камнями. Почувствуй он хоть на миг неуважение к себе со стороны Эржи, это нанесло бы его сердцу неизлечимую рану, тем более что яд уже бродит в старых жилах, и супруги снова, как в первую пору своей любви, становятся обидчивыми и чувствительными к мелочам.

Тетушка Эржебет только на пару лет моложе мужа, но она более вынослива и в пылу семейного спора уже как-то неосторожно проговорилась: мол, если останусь одна, никому не буду нужна, горемычная.

Дядюшка Иштван удивился:

— Да ты, матушка, никак, меня пережить собралась?

Тетушка Эржебет несколько растерялась и покраснела, досадуя на свой язык.

— Что ты, что ты… Это я просто так, к слову…

Дядюшка Иштван, однако, даже не представляет себе жизни без Эржи, а потому, хотя его и огорчают ее слова, он не подает виду, чтобы, чего доброго, не услышать еще худшего.

В тетушке Эржебет, напротив, укрепляется беспристрастное отношение к мужчине, которое свойственно женщинам в том возрасте, когда для них минет пора любви. И в этой старушечьей прозорливости бывший «большой человек», бессменный «председатель» иной раз оказывается просто блажным старикашкой, которого в прошлом окружали льстецы, да и по сей день стараются использовать в своих интересах лицемерные просители, но который по своей телесной немощи превращается в усохшего старого хрыча наподобие юродивого Власия.

Здесь уж ничто не поможет, даже если дядюшка Иштван по праву своего былого приоритета в добрую минуту любовно погладит жену по спине, по плечу, приговаривая: «Милая моя старушка, не хлопочи ты так, сядь, отдохни», а то старчески нежно поцелует ее в лоб или в редеющий пучок — «Ой, оставь, оставь, а то все волосы повылезут!» Тетушка Эржебет принимает эту ласку как некую фальшь, духовное лекарство, которым муж потчует ее оттого, что она уже не красива, как прежде, а мужчинам нужна только красота, даже таким дряхлым, как Иштван Йожа. Пусть не старается, она отлично понимает, что все это не более чем лесть. Ведь и лицо ее, и впадины вокруг глаз, и углы рта, в котором все меньше зубов, покрылись сетью мелких морщинок. Напрасно Иштван повторяет: «Не горюй, мать, ты для меня и с морщинками хороша, как сорок лет назад». (Сама Эржи для того только и поминает о своей старости, чтобы еще и еще раз услышать от Иштвана эту фразу.) Она и верит ему и не верит, но протестует лишь затем, чтобы услышать эти слова еще и еще.