Избранное

Избранное

К портрету Петера Вереша

Теперь уже только с фотографий глядит на нас этот ладный круглоголовый человек с открытым лицом, разве чуть приметная хитреца где-то в усах, в уголках проницательных глаз; с простой, даже простецкой крестьянской внешностью. Зимой — шапка, меховая венгерская «кучма»; летом — круглая шляпа (такие и у нас не так давно можно было увидеть в южных деревнях, где-нибудь в Молдавии). Жилет: обычная принадлежность венгерской крестьянской одежды. И брюки, заправленные в простые сапоги.

Так ходил Вереш неизменно до самого преклонного возраста, будучи уже известным писателем; так приехал в Москву в 1952 году, на столетнюю годовщину со дня смерти Гоголя, а в 1954-м — на II съезд советских писателей.

В Москве его интересовало буквально все: от новых зданий до многонациональной советской литературы, и не было, наверно, на съезде человека, который усерднее записывал бы по горячим следам услышанное и увиденное, мысли, впечатления. Интересовали его в том числе вещи и как будто странные: голуби, вороны, например. По птицам, деревьям судил он о степени, так сказать, урбанизации; соображал своей упрямой коротко стриженной головой, насколько здоров этот большой город (и, кажется, остался более или менее удовлетворен).

За эти его упорные странности спутники даже трунили над ним. Да и сам его крестьянский костюм, хотя и выходной, мог на заседаниях, приемах, вероятно, смешить и смущать, удивлять: дескать, кто это?.. И зачем это все? Щеголянье самобытностью? Старомодный уже вызов городу, галстуку и штиблетам, этим атрибутам канувшего в вечность старорежимного венгерского барства?..

Тут и в самом деле крылась некая историческая загадка, побуждавшая подчас в нашем современнике, писателе-реалисте подозревать какого-то романтического «популиста», припозднившегося чудака-«народника». Однако, ближе узнавая Петера Вереша, который очень естественно носил в жизни привычную для него одежду, каждый понимал: бравада, оригинальничанье меньше всего вяжутся с этим скромным человеческим обликом.

Решение загадки проще. Ключ к нему в слове «самоучка». Самоучка — распространенное и повторяющееся общественное явление, особенно характерное для стран, недавно, еще вчера отсталых, заторможенных в своем росте, но бурно рванувшихся вперед. Такими на рубеже прошлого и нынешнего столетий были прежде всего восточноевропейские. Поистине вековая отсталость царила там (виной — еще татарское, турецкое нашествие). Обремененный пережитками средневековья капитализм развивался затрудненным, «прусским» путем. И вместе с тем новые, живые народные силы бродили, подымались, вступая в социальную историю, восполняя нехватку интеллигенции, пробелы науки и культуры.

Феодально-монархическая Россия стала родиной Ползунова, Ломоносова, Кольцова, многих революционных демократов и других талантливых самородков. В порабощенной Габсбургами, но устремившейся к своему 1848 году Венгрии учил крестьянских ребятишек и своим умом доходил до республиканских, утопистско-социалистических идей предлагавший ввести повсеместно обращение на «ты» просветитель и публицист, издатель газеты для рабочих Михай Танчич. А на поэтическом небосклоне взошла блестящая звезда Шандора Петефи…

Революционные общественные подъемы — настоящие колыбели самоучек. На предсоциалистической стадии дали они миру еще и таких замечательных, многосторонне одаренных людей, как Джек Лондон в Америке, Максим Горький в России. В чем-то «горьковским» путем к образованию, художественному творчеству пришел и венгерский батрак, арендатор, жегший лампу по ночам и размышлявший на тюремных нарах, ставший литератором, социологом, политическим заступником крестьян-бедняков, а потом, в народной Венгрии, и министром, депутатом Петер Вереш (1897—1970).

Самоучка — это и в наше время массового притяжения, прилива целых освобождающихся народов к культуре нередкий и преинтереснейший тип человека, писателя, интеллигента. Лишенный преимуществ систематического школьного образования, свободней он и от его недостатков: сохраняет первозданность, оригинальность мышления, не столь сглаживаемую, подавляемую шаблоном, рутиной и привычкой. Рядом с лакунами в знаниях, неискушенностью новичка в разных интеллектуальных тонкостях соседствует и разительная логика практика — та непредубежденная простота суждений, которая насущные, краеугольные жизненные факты делает до того очевидными, что разве лишь целиком затуманенное догмами зрение или злонамеренный ум не могут и не желают внять им, постичь их. Не без примера таких вот наивно-зорких ясновидцев от природы складывалась, наверно, поговорка: «истина глаголет устами младенца»…